– Сколько закрыли – все твои будут, – устало сказал взрывник Фадеич. – Митя, завтра на базу поедешь – взрывчатка кончается. Туда и назад – трое суток.
– Вот жлоб, – сказал оспатый.
– Чего ты? – удивился Фадеич.
– Дай погудеть человеку. Он же пацан, месяц из тундры не вылазит, а ты – трое суток. У него там дружок на базе.
– Ну ладно, пять, – сказал Фадеич. – Но только чтоб точно.
Оспатый подмигнул Мите, растопырил на кулаке мизинец и большой палец, показал:
– С тебя.
– Будет, – весело согласился Митя.
Вечерело. Пустая полуторка, высоко подпрыгивая кузовом на ухабах, вымахнула с замерзшей реки на пригорок, покатила по улице таежного поселка. Поселок был новенький, бревенчатый, весь свежий и желтый от наспех ошкуренных бревен, одноэтажный – он недлинной улицей протянулся по берегу таежной реки. Дальше были видны склады и таежный урман, а противоположный берег был пологим и безлесым, там стояли аэрофлотская изба и дежурный Ан-2, а за ними в тундре торчали иглы нефтяных вышек.
У магазина с ненецкой вывеской «ЛАБКА» был большой щит-плакат «Дадим стране нефть и газ Заполярья!». Здесь же, возле входа в магазин, полукольцом стояли две оленьи нарты, «татра» и два тяжелых гусеничных вездехода.
Гурьянов проехал было мимо, а потом тормознул, круто развернулся и подкатил к магазину.
Магазин был типа фактории – и продукты тут, и промтовары. В продовольственном отделе два ненца и молоденькая ненка оптом закупали и складывали в мешок дюжину батонов хлеба, круги сыра, колбасы, пачки соли. Тут же стояли три русских мужика – один был в унтах, но без полушубка и в черном парадном костюме, нейлоновой сорочке и при галстуке, а двое – в обычном.
– Ну, вы сдурели, ребята, – говорила им продавщица, смешливо прикрывая ладошкой невольную улыбку и заодно отпуская товар ненцам. – Степан Прокофьевич, ну вы, ей-богу, нашли место свататься!
– При чем тут место, Поля? – басил один из сватов. – Ты учти, если ты и Степану откажешь, мы тебя вообще из поселка выселим!
– Толик! – урезонивал его потный от смущения сорокалетний мужик в черном костюме и унтах.
– Да у меня муж есть, ребята, – улыбалась им продавщица и спросила у Гурьянова: – Чего тебе, мальчик?
По-доброму спросила, без насмешки, но Гурьянова это «мальчик» задело все же, поскольку она ненамного старше его была – ну, лет на пять. Он поглядел ей в глаза, сказал с вызовом:
– Бутылку.
– Одну?
– Брюки мне надо.
– А! Какой размер?
Он пожал плечами:
– Сорок восемь.
– Сорок восемь ты в детстве носил, – усмехнулась она. – Пятидесятый, наверно.
Пройдя в промтоварный отдел, она сняла с полки три пары брюк, положила перед ним на прилавок. И стала тут же, ожидая.
– Померить бы, – сказал он.
– Да чё их мерить? – нетерпеливо сказал один из сватов. – Приложил, и все. Мерить!
– Толик! – опять попросил его жених.
Примерить действительно было негде, Гурьянов приложил брюки к поясу, чтоб хоть длину проверить, а продавщица отошла к ненцам, и настырный сват сказал ей все тем же басом:
– Нет у тебя никакого мужа. Был и весь вышел, поняла? Нашла ждать какого-то!..
– Ну, Толик! – снова умоляюще урезонил его жених.
– Мужика бери, бери, отнако, – неожиданно скороговоркой вмешалась ненка. – Хороший мужик, тобрый, бери, бери.
Продавщица рассмеялась, повернулась к Гурьянову:
– Ну что?
Гурьянов нерешительно пожал плечами, держа в руках брюки.
– Ну, пойди вон туда, померь. – Она кивнула внутрь магазина. – Иди, иди, там никого нет, там я живу.
И подняла крышку прилавка, пропуская его.
Гурьянов прошел через темный склад в какую-то комнату. Здесь уютно, чисто и во всем – в гладко застеленной кровати, порядке на тумбочке, каких-то игрушках на тахте – чувствовалась женская рука и женское одиночество. Гурьянов закрыл за собой дверь, на всякий случай подставил к ней стул, а после этого, оглядывая с любопытством комнату, снял унты и свои армейские галифе, натянул брюки, подошел к зеркалу. Возле зеркала была фотография хозяйки в обнимку с каким-то высоким красивым парнем. Гурьянов оглядел себя в зеркале. Брюки были, в общем, ничего, разве что несколько широки в поясе. Он снял их, снова надел галифе и унты и вернулся в магазин.
