По полуприкрытому веку Пвла уже ползла какая-то особо предприимчивая муха… Маринка пыталась сгонять её рукой, но муха не уступала… Какая-то сердобольная и своевольная бабушка в платочке вытащила из сумки сложенную квадратом белую бумагу, распрямила её в лист и прикрыла им Павла до пояса, сказав со вздохом:
— Чего пустым людям на человека глядеть? Он весь в тайне… Господь знает, как, что… Дожили до чего! Убьют посреди Москвы и лежи, кому нужон?
Рассказывать о том, какую страшную бессонную ночь прожила Маринка, как она выла, уткнувшись в подушку, как прижимала к себе то рубашку Павла, то его пиджак? И сколько раз я пробовала говорить ей бессмысленные слова утешения… И как тихонько, без звука, плакал под кухонным столом Олежка…
Я не сразу сообразила, что притащила старую сумку с надписью «Ураган», что все держу её в руке, хожу с ней из комнаты в комнату. Маринка прицепилась внезапно к этой сумке и заговорила быстро, через частую икоту:
— Папина сумка… Папа с ней на рыбалку ездил, в командировки… Если бы сейчас был папа… А он знаешь, как умер? Ты знаешь?
Она совсем забыла, что я все-все это знала. И принялась рассказывать, почти бегая по комнате, глядя в пол, обняв себя за плечи… О том, что её отец был научным сотрудником на крупнейшем производственном комплексе «Ураган», что за свою работу много раз награжден… Надо понимать, лучше многих там кумекал в двигателях для ракет. И вдруг в одно прекрасное утро подходит к проходной, а его не пускают парни в пятнистом камуфляже. Впрочем, как и других сотрудников. Они, интеллигенты, в недоумении и пробуют объяснить новоявленным караульщикам в камуфляже, что, мол, они тут работают по двадцать-сорок лет.
— Отработали! — отзываются молодчики при пистолетах. — Теперь тут склад русско-американской фирмы, «Мальборо» и «сникерсов», уже завезли! Расходитесь по домам! Поздно базарить!
Их, мужчин в белых воротничках, было больше, чем камуфляжников, и они решили поднапереть на дверь проходной и ворваться на свою родную территорию. Но откуда ни возьмись — машины с милиционерами, а те с дубинками.
И вот что интересно: другим сотрудникам попало дубинкой, а ему, отцу Марины, — нет. Он вернулся домой даже не помятый ничуть и только повторял: «приватизация», «приватизация»… И усмехался при этом. Потом лег, закрылся одеялом и умер. А мать её даже не сразу обнаружила, что умер, потому что хлопотала в тот момент над собственной матерью, Маринкиной бабушкой. Так уж получилось: Маринкина бабушка, уже слепая, глухая, все жила и жила и, просыпаясь по утрам, она, бывшая рабочая на заводе, где в войну изготовляли снаряды для артиллерии, начинала перебирать по одеялу пальцами и требовала:
— Дайте… организуйте мне фронт работ!
В тот вечер, как рассказывала Маринка, они с матерью собрались вымыть ветхую свою бабулю в ванне, но та отказывалась решительно:
— Не хочу в воду! Не хочу!
Но нести её на руках, даже двоим, было тяжело — кости ведь тоже весят немало. И тогда мать придумала вот что для бабушкиного уха:
— Не с полной отдачей работаете, товарищи! Вот Сталин вам хвост накрутит! А теперь встали в колонну и в баню… шагом марш!
И бабушка, вот те на, довольно резво вскочила с постели и позволила увести себя в ванну, и они мыли её и смеялись…
А отец уже лежал мертвый… Такие вот дела… И хоронили его почти без цветов… Какие уж цветы у неимущего люда в январе месяце… На книжках-то все деньги плакали после гайдаровских новшеств… Маринина мать только об этом и говорила потом, распродавая хрусталь и другую не шибко дорогую мелочевку. На улице стоя, у коврика — враз как-то позабыв про свое высшее образование и звание заслуженного работника культуры, и умение играть на рояле… Такие вот дела…
«Может, потому, что нам с Маринкой нечем хвастать друг перед другом, мы и не ссоримся?» — думала я. А ещё думала о том, что если уж не везет, так не везет… Бедная, бедная Маринка! Как она любила своего Павлика-Пабло-Паоло! Как надеялась, верила, что единственно своей любовью, верностью подправит, укрепит его слабоватую волю, сумеет отвратить мужичка от водки… И на вазу-конфетницу понадеялась, на большие деньги за нее… Наверняка обнадежилась — вот накупит Павел дорогих заморских тюбиков с масляными красками, да как пойдет писать картину за картиной… И вот тебе на! Опять восторжествовал закон подлости, когда самые-то праведные, трудолюбивые, бескорыстные плачут и плачут, а всяким стервам все нипочем!
