Первого серьезного подозреваемого в грабеже и убийствах привел Роджер Хэвиленд. Им был молодой мужчина по имени Сиксто Фангец, пуэрториканец, который жил в городе уже больше двух лет. Сиксто было двадцать лет, и до недавнего времени он был членом уличного ганга «Торнадо». Теперь он в банду уже не входил, ушел на покой, или предпочел женитьбу на Анджелите. Анджелита была беременна.
Сиксто якобы вздул одну шлюху и утащил у нее из сумочки тридцать два доллара. Она была одной из известных местных проституток, с которой случалось покувыркаться не одному местному копу. Некоторые даже платили ей за такую честь.
В обычной обстановке, несмотря на обвинения девицы по адресу Сиксто Фангеца, Хэвиленд предпочел бы за небольшую сумму забыть обо всем. Было общеизвестно, что нужное слово и нужная сумма легко заставляют забыть о такой ерунде, как мордобой.
Но по стечению обстоятельств газеты как раз сосредоточили все внимание на похоронах Дженни Пейдж — похоронах, отложенных из-за обстоятельного вскрытия, проходившего как раз в то утро, когда привели Сиксто. Газеты требовали от полиции сделать что-нибудь с грабителем-насильником, и именно этим, очевидно, объяснялось рвение Хэвиленда.
Встряхнув пораженного и перепуганного Сиксто, он рявкнул на него:
— За мной! — и втолкнул его в комнату, невинно именовавшуюся «Следственное помещение». Войдя внутрь, Хэвиленд запер дверь, хладнокровно закурил сигарету. Сиксто наблюдал за ним. Хэвиленд был здоровенным лбом, у которого, по его словам, и немой бы заговорил. Однажды он вмешался в уличную драку, и ему тут же сломали руку в четырех местах. Кости с первого раза срослись неудачно, и их пришлось ломать снова, так что поправка шла долго и мучительно, и у Хэвиленда появилась уйма времени для размышлений. И он создал собственную философию.
Сиксто понятия не имел о мыслительном процессе, который привел Хэвиленда к созданию его жизненного кредо. Он только знал, что из всех полицейских в округе Хэвиленда больше всех боялись и ненавидели. С интересом глядя на него, он заметил мелкие капельки пота, поблескивавшие у того над тонкой верхней губой, причем старался не терять из вида его руки.
— Ну что, наделал дел, Сиксто? — спросил Хэвиленд.
Сиксто кивнул и что-то буркнул. Облизнул губы.
— Ну, так почему ты избил и ограбил Кармен, а? — спросил Хэвиленд. Склонился над столом и небрежно выпустил дым. Щуплый Сиксто, хрупкий, как птичка, вытер костлявые руки о колючие твидовые штаны. Кармен — это та самая проститутка, которую он вздул. Знал, что она время от времени трахается с копами, но не знал, входит ли в их число Хэвиленд. Поэтому молчал, лихорадочно пытаясь сориентироваться в ситуации.
— Ну так что? — спросил Хэвиленд милым, необычно мягким голосом. — Почему ты избил и ограбил такую милую девушку?
Сиксто продолжал молчать.
— Порезвиться захотелось, а, Сиксто?
— Я женат, — сдержанно ответил Сиксто.
— Хотел ее немного потрахать, а?
— Нет, я женат. С шлюхами не вожусь, — сказал Сиксто.
— Тогда что ты делал с Кармен?
— Она была мне кое-что должна, — ответил Сиксто. — Я только хотел забрать долг.
— Ага, так ты ссужал ее деньгами.
— Си.
— Сколько?
— Где-то сорок долларов.
— И значит, ты пришел к ней и захотел их забрать, так?
— Си. Это были мои деньги. Я их одолжил месяца три или четыре назад.
— А зачем они ей понадобились?
— Черт, она же наркоманка. Вы что, не знаете?
— Что-то я слышал, — сказал Хэвиленд, мило улыбаясь. — Ей нужна была доза, и она пришла попросить тебя о помощи, я прав, Сиксто?
— Она не приходила ко мне. Я себе сидел в баре, и она сказала, что у нее ломка, и я дал ей четыре десятки. И все. Ну и пошел за ними, а она начала мне морочить голову.
— Чем именно?
— Говорила, что дела идут плохо, клиентов в центре мало и тому подобное. А я ей сказал, что ее дела меня не волнуют, и мои четыре червонца пусть гонит назад. Я женат. Мы ждем ребенка. Не могу разбрасываться деньгами всяким шлюхам.
— Ты где-нибудь работаешь, Сиксто?
— Си. В центре, в ресторане.
— А зачем тебе эти сорок долларов так срочно?
— Я же вам сказал. Моя жена на сносях. И надо платить доктору.
