Это все, что я знаю точно, и я не стану лгать Вам или притворяться, что понимаю больше, чем на самом деле. Однако я слышал от других, что позже склонность мистера Тернера к таинственности и нечестности стала еще сильнее, и он начал обманывать даже самых близких друзей, живя втайне от них под чужим именем в бедном домике в Челси. Прошу Вас, не позволяйте, чтобы некоторые особы помешали Вам выполнить Ваш долг и не позволили открыть, что именно скрывало столь необычайное поведение.
С моей стороны я лишь хочу сказать, что Дж. М. У. Тернер был самым скупым и злобным человеком, какого я только встречал. Он мне до сих пор снится, и я просыпаюсь, благодаря Бога за то, что Тернер больше ничем не может повредить мне или моей семье.
Искренне Ваш
Джон Фэррант
Мисс Мэри Энн Флетчер — Мэриан Халкомб
Сэндикомб-Лодж, Твикенхэм
1 октября 185…
Дорогая мисс Халкомб!
Я с удовольствием приму у себя Вас и Вашего брата в любое утро, которое Вам будет удобно. Однако должна предупредить на случай, если Вы, как большинство посетителей, считаете, что это большая вилла, которая может занять Вас на день: Сэндикомб-Лодж — это маленький дом, и для осмотра его Вам хватит получаса.
Однако я верю (впрочем, Вы можете считать, что я пристрастна), что он стоит путешествия; это очаровательный курьез, и он является интересным проявлением творческой мысли Тернера и его необычного образа жизни.
Искренне Ваша
Мэри Энн Флетчер
Уолтер Хартрайт — Лоре Хартрайт
Бромптон-гроув
2 октября 185…
Суббота
Дорогая Лора!
Твое странное письмо прибыло с утренней почтой. Глупышка! Как ты можешь даже думать, а тем более писать такое? Неужели ты на самом деле считаешь, будто мне наша разлука дается легче, чем тебе (у тебя хотя бы есть для компании маленький Уолтер и Флорри)? Или что я соглашусь продлить ее хоть на час без необходимости?
Мне грустно слышать, что наши дети спрашивают: «Папа нас забыл? Он нас больше не любит?» — это было бы грустно любому отцу. Но в тысячу раз сильнее меня ранят твои слова, что не знаешь, как им отвечать. Боже мой! Разве твое сердце не отвечает за тебя: «Конечно, любит, дорогие мои; он думает о вас и скучает по вам каждую минуту каждого дня, но он занят важным делом, которое однажды заставит вас им гордиться!» Или ты так дурно обо мне думаешь, что сама не веришь в это, а полагаешь, что меня не волнуют дом и семья, что я задерживаюсь в Лондоне, как пустой и бесполезный светский человек, просто чтобы потакать своим капризам?
Ты говоришь, что мои письма больше не похожи на письма твоего дорогого Уолтера; что, хотя они обращены к тебе, они звучат так, будто на самом деле я пишу их кому-то другому. Дорогая, разве я тебе не объяснял? У меня нет времени и писать тебе, и вести дневник (если бы я так делал, я бы сидел за столом сутками, и мое возвращение откладывалось бы бесконечно), и поэтому мне приходится в письмах фиксировать все мои мысли и впечатления. Так что ты права: другие люди (если Бог даст) когда-нибудь прочтут эти мои слова, — но неужели ты предпочтешь, чтобы я просто заносил их в дневник и тем самым исключил тебя, спутницу моей жизни, из самой сути своего дела?
Будущая книга — позволь мне сказать это прямо, хоть я и не думал, что это понадобится, — очень дорога моему сердцу. Я думаю, что с ее помощью смогу сказать нечто ценное о жизни великого художника и о самой природе искусства. Но если я сделаю, как ты просишь, и прямо сейчас вернусь в Лиммеридж, то все мои усилия (и трудности, которые мы оба пережили) будут напрасны; мне еще предстоит открыть много дверей, заглянуть во многие углы, задать множество вопросов, прежде чем я смогу с уверенностью вынести суждение об этом неуловимом человеке и его работе. Так что я не стану больше обманывать тебя (как я невольно делал раньше), заверяя, что я вернусь домой через столько-то недель.
Я приеду, когда сделаю то, что должен сделать; а это — поверь мне — случится так быстро, как я только смогу.
Как всегда с любовью к тебе, целую детей.
Уолтер