— Пожалуйста! — крикнула я. — Никакой адмирал меня не интересует!
Я надеялась, что это их успокоит, но результат получился противоположный. Мужчины разделились на две группы, а мальчики выстроились вдоль ограды — то ли потому, что они хотели посмотреть, то ли потому, что не могли сбежать. Я быстро составила план: надо воззвать к рыцарским инстинктам тощего мальчишки и предложить ему и его друзьям по пенни на брата, чтобы они довели меня до ближайшей стоянки кэбов.
Я уже повернулась к ним, когда наконец-то услышала, что дверь у меня за спиной открывается. Повернувшись, я увидела красивую темноволосую крепкую женщину лет шестидесяти в простом сером платье и белом переднике. Она смотрела мимо меня на толпу у ворот. На ее тяжелом желтоватом лице было выражение бесконечной грусти, будто у няни, питомцы которой опять совершили какой-то проступок, прекрасно зная, что это плохо. К моему изумлению, одного этого взгляда хватило, чтобы восстановить порядок: две противостоящие фракции рассеялись без единого слова, а мальчишки, словно их отпустили из плена, бросились бежать по улице.
— Миссис Бут? — спросила я.
Она повернулась ко мне и слегка наклонила голову, но не улыбнулась.
— Я Мэриан Халкомб, — сказала я. — Леди Истлейк должна была вам написать…
— Да, — сказала она. Выговор у нее был сельский, а интонация абсолютно нейтральная — ни дружелюбия, ни враждебности. — Входите пожалуйста, мисс Халкомб.
Прихожая была такая темная и тесная, что я почти ничего не видела, и двигаться пришлось за подпрыгивающим маячком завязок фартука миссис Бут. Но маленькая гостиная, в которую она меня завела, была вполне уютной; там горел в камине огонь, а перед ним на ковре растянулся странный бесхвостый кот. В клетке у окна чирикала канарейка, а у двери успокаивающе тикали тяжелые часы с маятником, будто само время было поймано, укрощено и поставлено в угол, чтобы добавить его голос к домашнему хору.
— Пожалуйста, садитесь, — сказала миссис Бут, — а я принесу чай. — Она вышла, и через мгновение я услышала, как она спускается в подвал.
Я встала и огляделась. В общем и целом в комнате не было ничего необычного, она напоминала комнату экономки в любом другом ухоженном большом доме: аккуратные шкафчики с белеными дверцами стояли по сторонам камина; кавалькада фарфоровых молочниц шагала по каминной полке, возглавляемая кружкой от Макриди, а над камином висели акварель с изображением церкви и несколько миниатюр в овальных рамках.
Только снова повернувшись к двери, я заметила кое-что необычное. К стене между дверью и окном были прислонены две картины маслом, одна за другой, полускрытые простыней. При виде позолоченной рамы и какого-то завитка свинцового цвета на полотне меня охватило любопытство, и я немедленно наклонилась и приподняла ткань. Образы, представшие моему глазу, были столь ужасны и в то же время столь смутны, словно они явились из кошмарного сна. На первой картине я увидела буйное серо-зеленое море в неутолимом гневе; на переднем плане смутные фигуры отчаянно цеплялись за странный змеевидный обломок судна, поднявшийся из пены подобно морскому чудищу, а издали им на помощь спешила яхта. Вторая картина изображала, возможно, ту же самую сцену на следующий день: на берегу собралась толпа, ошеломленная окружавшими ее ужасными свидетельствами разрушительной силы природы, а на горизонте, в жгучем и безжалостном свете желтого солнца, сквозь туман виднелся искалеченный корабль без двух мачт. Впечатление от полотен — по крайней мере, на меня — было почти физическим; так, думала я, должен действовать месмеризм. Я потеряла ощущение времени и забыла, что я здесь делаю, а только все смотрела, пока не вернулась миссис Бут.
— Ах да, — сказала она, слегка покраснев. — Это его. Он их мне оставил.
— Как, мистер Тернер! — воскликнула я. Боюсь, голос у меня был более удивленный, чем следовало бы, отчасти потому, что единственной картиной Тернера, которую я видела, была торжественная гравюра «Вид на Лондон из Гринвич-парка» в прихожей Бромптон-гроув — спокойный классический ландшафт с далеким видом на покрытый смогом город и его реку, который не имел ничего общего с этими полными отчаяния картинами; и отчасти потому, что мне не приходило в голову, что у миссис Бут могут быть какие-то его картины.
