С того момента…
С того момента, когда я потерпел поражение.
Поначалу мои заблуждения казались непростительными. Я дал обвести себя вокруг пальца. Даже моя собственная картина ополчилась на меня. Она сердито смотрела на меня, обвиняя в самонадеянности и самодовольстве. Охваченный приступом самобичевания, я не мог отвести от нее взгляд.
Но затем, пока я колебался на грани полнейшего отчаяния, появились сомнения. Началось с Фэрранта. Ведь я не поверил ему на слово, а достаточно изобретательно выяснил, что он из себя представляет, и удостоверился в его честности. Я не сомневался в отсутствии здесь обмана.
И далее — рассказ проститутки: странный, но вполне достоверный. Разве он не подтвердил сообщение Харгривса, согласно которому Тернер «шлялся по моряцким притонам»? И разве Гаджен не упомянул о том, что Тернер иногда называл себя Дженкинсоном? И не был ли капюшон наилучшим прикрытием для того, кто не хотел быть узнанным и не желал, чтобы в нем признали художника?
И пусть кто-то спровоцировал моих информаторов и даже заплатил им. Их сообщения не стали от этого лживыми.
Около двух часов я спорил — боролся — с самим собой. Я склонялся то к одной, то к другой точке зрения; но затем мой ум затуманился окончательно, и я оказался не в силах что-либо соображать.
Однако я должен понять.
Вторник
Это чудовище.
Так я написал вчера.
Но тогда моему взору предстала только голова. Не сумев проникнуть далее, во мрак, я не различил устрашающих очертаний туловища.
Так что это за монстр?
Сегодня утром я пытался работать над «Несчастным случаем», но не сумел сосредоточиться. Еще не успев набросать фигуру или опробовать новую технику, которая заставила бы полотно сиять (если воспользоваться определением Тревиса, засевшим в моей голове), я обнаружил, что вновь ломаю голову над заданной мне загадкой. Сознавая бесперспективность этого занятия, я все же не мог остановиться. В конце концов я перестал тратить время впустую и, подчинившись неизбежному, бросил картину, полностью сосредоточившись на Тернере.
Но что предпринять? Бессмысленно возвращаться к женщине из Уэппинга (при условии, что я ее отыщу) или к Фэрранту. Пусть некто и заплатил им — они не признаются кто. В любом случае, если здесь замешан ставленник сэра Чарльза, установить это будет невозможно, поскольку Истлейк наверняка обезопасил себя, обратившись к помощи посредников.
Но более всего я нуждался в поддержке: мне был необходим доверенный человек, который оценил бы обоснованность моих сомнений и подозрений, помог бы спланировать и осуществить дальнейшие действия. В первую очередь, конечно же, мне пришло в голову довериться Мэриан; в какой-то безумный момент мне показалось, будто я могу поведать ей правду и положиться на ее сочувствие. Но после секундного размышления я понял, что это невозможно, и, как ни больно сознавать, я должен примириться с окончательным прекращением наших непринужденных отношений и действовать без Мэриан. Барьер, воздвигнутый между нами событиями последних дней, непроницаем.
Снова Тревис? Нет — ведь он просто воспользуется возможностью в очередной раз продемонстрировать собственное превосходство. Кроме того, сомнительно, чтобы он удержался от искушения посплетничать с приятелями по Атенеуму.
Раскин? С минуту я серьезно размышлял о нем. Не унизительно ли подтвердить его несерьезное ко мне отношение, обратившись к нему за помощью? И можно ли рассчитывать, что человек, мыслящий столь путано и непоследовательно, даст мне однозначный ответ?
В результате я понял, что мне следует предпринять. После ланча я отправлюсь повидать леди Истлейк.
Несмотря на холод и основательный слой утоптанного грязного снега под ногами, я решил идти пешком. Светские условности, которые я всегда воспринимал как нечто естественное, казались теперь обременительными и странными, словно менее чем за неделю я превратился в иностранца. Мне пришлось снова их припомнить и отрепетировать свою будущую речь. Даже при благоприятных обстоятельствах — а нынешнее положение было вовсе не благоприятным — мне предстоял бы трудный разговор, требующий большого такта, понимания и быстроты соображения. Я должен был намекнуть на возможность существования заговора, не раскрывая, на чем в действительности основываются мои подозрения и кто их пробудил. Я составил набор дежурных фраз: «деликатные обстоятельства» — «вы оцените» — «вопрос доверия» — «полагаю, что должен известить вас». Леди Истлейк, несомненно, ответит уклончиво; но по ее тону и лицу (сердитому или снисходительному; раскрасневшемуся или побледневшему) я пойму, считает ли она заговор
