К моему изумлению, вместо ответа он высунул язык на дюйм или два; неторопливо, с отвратительной непристойностью, провел по нему пальцем — и продолжал глазеть на меня с бесстыдной ухмылкой. Если бы кто-то заметил его действия (но этого, без сомнения, не произошло), то не мог бы не увидеть в них свидетельства нашей былой близости. Несмотря на полную невинность, я отчаянно покраснела.
На мгновение я остолбенела; а затем, увидев, как он начал продвигаться ко мне, намереваясь протянуть только что облизанную руку, быстро развернулась в другую сторону. На мое счастье, Элизабет Истлейк беседовала с Уолтером, поэтому я без угрызений совести вмешалась в их разговор и отвела ее в сторону.
— Пожалуйста, — попросила я, — попросите мистера Кингсетта не сопровождать меня вниз, в столовую.
— Почему? — спросила она удивленно, бросив беглый взгляд в его сторону.
— Позже я объясню вам, — быстро прошептала я, поскольку мистер Кингсетт изменил курс и снова направлялся к нам.
Леди Истлейк кивнула и, верная себе, незамедлительно обернулась, дабы перехватить мистера Кингсетта И дать мне возможность спастись. Не знаю, что она ему оказала, но, когда спустя несколько минут она шепнула сэру Чарльзу несколько слов и выскользнула из комнаты (вероятно, намереваясь переменить на обеденном смоле карточки с именами), мистер Кингсетт больше не пытался ко мне приблизиться.
Я стояла в углу, молча себя поздравляя. Мои надежды могли не сбыться, а вечер — стать скучным и бессмысленным, но я, по крайней мере, избежала худшего из грозивших мне зол.
Так мне казалось.
Я избавилась от мистера Кингсетта; однако во всех прочих отношениях обед вышел отвратительным, чего я опасалась. В качестве платы за избавление меня посадили рядом с мистером Кассонсом, который на протяжении всего обеда выказывал столь же мало желания разговаривать, как и раньше. Я попыталась пробить стену молчания парой тривиальных замечаний, но с тем же успехом можно было бы швырять камушки в стену замка, ибо мистер Кассонс, несомненно, считал разговоры пустейшим занятием и только фыркал и огрызался, словно я мешала его деловой встрече с супом.
Сэр Чарльз сидел справа от меня и был приятным соседом; но ему самому пришлось спасать миссис Сомервилль от мистера Кингсетта, который — благодаря произошедшей перестановке — оказался теперь между нею и леди Истлейк. Впрочем, Кингсетт хранил почти такое же молчание, как и мистер Кассонс, — но не от равнодушия, а из-за скверного характера. Когда речь заходила о фотографии, линзах и оптических эффектах, общая беседа оживлялась, а поскольку мистер Кингсетт плохо во всем этом разбирался (тема оказалась буквально выше его понимания, ибо леди Истлейк была выше его дюйма на три), то он всемерно старался помешать беседующим. Едва кто-то из его соседей раскрывал рот, Кингсетт вздыхал, начинал ерзать на стуле, постукивать ножом и вилкой; либо рассеянно устремлял взгляд в пространство; либо слушал с глупейшей самодовольной улыбкой, которая заявляла: «Все это ерунда, не достойная моего внимания». Однако основным его занятием стало терроризирование собственной жены: он смотрел на нее с таким нескрываемым отвращением и презрением, что несчастная женщина, почти парализованная страхом и страданием, еле реагировала на многократные попытки Уолтера развлечь ее. Я, не отрицаю, радовалась тому, что не стала объектом неустанных преследований Кингсетта, но не могла не ощущать растерянности и злости — будто меня вынудили стать свидетельницей неравного сражения, но помочь терпящей бедствие стороне я ничем не могла.
Кроме того, меня преследовала еще одна, правда, менее болезненная мысль: как объяснить происходящее Уолтеру? Беспечная и веселая манера поведения Уолтера свидетельствовала о том, что он ничего не замечает, а собравшееся общество восхищает его. Однако пару раз он бросал на меня с противоположной стороны стола изумленный взгляд, вопрошавший: «Неужели ради этого ты вызвала меня в Лондон?» Я не знала, как ответить, и могла только честно признаться: видимо, я переоценила интерес леди Истлейк к моим идеям и ко мне лично. Полгода назад такое предположение показалось бы мне совершенно естественным — более того, я бы поспешила сделать соответствующее признание, ожидая, что леди Истлейк станет меня разубеждать и прольет бальзам на мое раненое самолюбие, — но теперь нас разделила пропасть, и я не могла поступить подобным образом.