Совместная поездка вместе с ярмарочным балаганом была идиллией. Сорок лет еще не старость, но и не молодость, однако профессор математики в конце концов понял, что ему опять все надоело до чертиков. Запас слов его возлюбленной так и не обогатился существенно, а ее любимым лакомством осталось фруктовое мороженое. Разница в годах оказалась достаточной, чтобы их отношения оказались несовместимыми. Для него некоторый налет запретности чувственной любви оказывал самое сильное возбуждающее действие, тогда как для нее был просто такой же естественной функцией, как прием пищи и дыхание, поэтому их отношения никогда не выходили за рамки обыденного. К тому же девушка, несмотря на моду, усвоенную ее поколением, оставалась ему верной и преданной подругой. Быть может, потом, с другими, она стала вести себя более свободно, но сейчас она не раздаривала свою благосклонность направо и налево. Так что ему не приходилось даже ревновать.
Каждый вечер по окончании последнего номера на ней обычно оставались только тонкие, как паутинка, панталоны и сверкающие блестками короткие шорты, и когда они возвращались домой, то она, подняв вверх руки и вышагивая босыми ногами плавно, как танцовщица из сераля, говорила:
- Милый, поди сюда! Помоги мне раздеться, чтобы принять ванну. - И когда он подходил, чтобы помочь ей, то она помогала ему, и затем они шли вместе в ванную.
Кроме этих слов, других разговоров они почти не вели.
В конце концов эта идиллия стала ужасно тяготить профессора. Он нашел небольшую отдушину, когда узнал, что их сосед, выступающий вместе с ними на сцене, индусфокусник, которого пытают (укладывают спать на острые гвозди, заливают расплавленным свинцом глаза и т. д.), является неудавшимся магистром математических наук из университета в Равалпинди. Благодаря беседам с ним ученый как-то мог удержаться от того, чтобы не сойти с ума окончательно. Тем не менее, он уже был слегка поврежден в уме. Всеми фибрами своей души он возненавидел девушку и мечтал только о том, что он будет делать, когда она оставит его одного, но она его не оставляла и продолжала поднимать руки вверх и перебирать ногами так раздражающе игриво, как котенок, который продолжает царапать коготками чулки, когда вы уже перестала с ним играть.
Профессор все стал делать через пень-колоду, даже на сцене, выполняя их номер, который никогда особо не увлекал его с тех пор, как он смастерил этот большой тессеракт. Как-то раз он промахнулся и ткнул шпагой мимо отверстия.
Клинок, отраженный твердейшей пластиковой стенкой, ранил ему ступню. Это была реальная рана в реальном времени, а в не рассеянном по пространственно- временному континууму, так что оказалась исключительно болезненной и не затягивалась целую неделю. Каждый раз, когда он ступал на раненую ногу, боль вызывала в нем решимость отделаться от девушки, пока, наконец, его творческая мысль ученого-тополога не подсказала ему выход.
У него имелся постоянный набор мечей и шпаг всех времен и народов, с которыми он выступал на сцене. Однажды вечером он положил под руку рядом с кроватью точную копию короткого римского меча. В свое время этот меч являлся для оружейников крупным техническим достижением: красивая внешняя форма сочеталась в нем с сокрушительным ударом.
Вернувшись раз вечером домой, он галантно снял со своей возлюбленной блестящую мишурную накидку, а когда она подняла свои полные округлые руки и топнула одной ногой, он одним экстравагантным движением сорвал с нее юбку и потащил мыться в ванную.
После того, как они обтерли друг друга полотенцами, он пылко поцеловал ее и как- то томно-страстно и несколько озабоченно сказал ей:
- Дорогая моя, как ты считаешь, не прорепетировать ли нам наш последний номер? Я что-то не могу понять, как лучше попасть вот этим мечом точно в цель...
Она, чересчур обрадованная тем, что может ему доставить, как раньше, удовольствие, тут же вскочила в тессеракт, который они держали дома (несколько капель воды еще блестели у нее на плечах), и с улыбкой, которая чуть было не заставила его отказаться от того необратимого акта, что он замыслил, повернулась к нему лицом. Однако он тотчас припомнил месяцы отупляющей пустоты и скуки, в сердце его ожесточилось. Решительно он захлопнул крышку тессеракта. Без колебаний он вонзил короткий римский меч ей прямо в сердце, насколько он мог судить о его расположении сквозь легкий сдвиг по времени в этом сооружении из пластика. При этом он умышленно сломал клинок так, что тот также оказался под воздействием медленно расходящегося переменного поля времени, а затем нанес со знанием дела парочку ударов ногой по тессеракту так, что тот тут же сморщился и осел. Вместо помятого, неправильной формы цилиндра, каким сие сооружение представлялось до этого, когда он был увеличенным размытым по времени кубом в кубе, теперь оно казалось просто одиночным кубом со сторонами шесть на шесть дюймов, с какими-то абстрактными рисунками на каждой его грани.
