— Глазами соображать? — язвительно парировала Ив.
— Чем угодно! Любое существо с минимальными зачатками интеллекта сразу бы поняло, что от подозрительного крылатого субъекта в хитоне и лаптях надо удирать во все лопатки. Или лучше — сразу прикончить его. А не устраивать диспуты о небесных сферах.
— Да ведь он…
— Что он? Ты знаешь, какая у ангелов аура?
— Какая?
— Очень сильная. Провоцирует в респонденте острейшее чувство собственной вины, неполноценности и даже преступности. Ангелы сами по себе довольно слабые создания. И аура — их единственное оружие. Противника сперва подваляют до состояния полной невменяемости, а потом берут голыми руками, — Эрихс помолчал, — Не совсем голыми, конечно. Не сомневаюсь, что у этого белокурого красавчика гдето припрятан нож.
Ив взглянула на ангела, борясь с моментально подступившей дурнотой. Безмятежно улыбаясь, тот летел к ним.
— Если ты и дальше будешь вести себя так же глупо — он тебя убьет. Зарежет, как овечку, — продолжал бубнить гном, — И мне будет тебя совершенно не жалко. Не надейся, что я буду плакать над твоей безымянной могилкой.
— Да я и не претендую. Такая честь, куда мне. А батюшкин рудничок тебе тоже не будет жалко? — осведомилась Ив.
На некоторое время установилась тишина, нарушаемая лишь шелестом ангельских крыльев и приближающимися звуками грегорианского хорала.
— Будет, — наконец, признался Эрихс, — самую малость.
Он прокашлялся.
— Слушай меня, девица. Излагаю план. Ангела — уничтожить. Как можно скорее, поскольку долго от него бегать ты все равно не сможешь — возьмет на измор. В глаза ему не смотреть, а то опять одурманит. Лучше вообше не смотреть в его сторону — так ты сможешь справиться с его аурой, — гном запнулся, словно прислушиваясь к чему-то, и вдруг заторопился, — В общем, дерзай. Это в твоих же интересах. А я пока исчезну. Христен говорит, что за нами следят.
— Кто следит?
— Кому положено — тот и следит, — Эрихс пробормотал что-то невнятное, — Жди меня и я вернусь. Все. Отбой.
Ив тяжело вздохнула и снова повернулась к ангелу, на мгновение ей показалось, что в его руках блеснули кинжалы. Меч Тысячи Теней нервно дернулся и завибрировал.
— Нет. Так дело не пойдет, — заявила она сама себе.
Натянув подол плаща, Ив отхватила от него мечом длинную узкую полоску и повязала ее на глаза. Плотная непрозрачная ткань полностью закрыла лицо, позволяя смотреть только вниз, под ноги, но и этого было вполне достаточно. Обострившимся обонянием Ив чувствовала запах приближающегося ангела. Ей не надо было видеть его, чтобы определить, где он и куда направляется — его одежда шелестела при каждом движении, крылья с шумом рассекали воздух.
— Дева! Твои грехи взывают! — теперь, когда Ив не видела его лица, голос ангела показался ей слишком тонким и приторным.
Они встретились на высоте нескольких десятков метров. Ангел подлетел совсем близко и, воспользовавшись ее минутной растерянностью, ударил ее кинжалом, сильно позрезав бедро.
«Боевой, однако,» — мысленно усмехнулась Ив, расслабляясь и выпуская на волю инстинкты высшего вампира. Волна отвратительного холодного бешенства захлестнула ее. Она стала тем, в кого ее превратила Игра — жестоким кровожадным хищником, защищающим свою жизнь. Тело как будто само метнулось вперед, выбивая ногой кинжал из левой руки ангела. Рана на бедре ничуть не мешала, скорее лишь добавляла раздражения и азарта. Ангел неловко попытался отскочить, но лишь потерял равновесие, покачнулся и тут же попытался достать Ив оставшися кинжалом. Движения противника казались ей нарочито замедленными и неуклюжими. Без труда увернувшись, она вслепую ударила мечом и рассекла ангелу правое крыло. Он пронзительно вскрикнул, выронил кинжал и стал стремительно терять высоту. Выбитые ударом серебристые перья закружились в воздухе, как большие продолговатые снежинки. Ив хотела было остановиться, но меч тянул ее и она прыгнула вниз, схватила ангела за тунику, притянула к себе и с размаху вонзила в него меч, одновременно срывая повязку с лица.
Ангел умирал. Слабыми, почти неуловимыми движениями он пытался освободиться от меча, отталкиваясь от Ив окровавленными руками, разодранное крыло болезненно подрагивало. В голубых глазах больше не было ни презрения, ни укора — только тоска и острая, всепоглощающая боль.
