Немного. Но вслух Эндер этого не сказал.
— Несколько. Я тут — не единственное полузамороженное чужачье мясо. Нас несколько таких. Другие парни давно командиры. Все из моего залета имеют сейчас собственные армии. Все, кроме меня.
Эндер кивнул.;
— Послушай, парнишка. Я хочу дать тебе совет. Найди себе друзей. Становись командиром. Целуй им задницы, если потребуется, но если только они тебя запрезирают… Понимаешь, что я имею в виду?
Эндер кивнул.
— Нет, ничего ты не понял. Вы, перволетки, все одинаковы. Ничегошеньки-то вы не знаете. В голове пустота. Как в космосе. И стоит чуточку вас прижать, вы сразу же рассыпаетесь на части. Послушай, когда ты кончишь так, как я, не забывай, что тебя предупреждали. Это последнее одолжение, которое тебе собираются здесь оказать.
— Зачем ты все это сказал? — спросил Эндер.
— Ты что, умник? Заткнись и ешь.
Эндер последовал совету. Мик ему не понравился. И он знал, что для него вероятность стать таким, как Мик, равняется нулю. Может быть, это как раз то, чего добиваются от него учителя, но пусть они не надеются на то, что он с этим согласится.
«Я не буду чужаком в своей группе, — подумал он. — Я не затем оставил Вэлентайн и папу с мамой, чтобы меня заморозили».
Когда он подносил ко рту вилку, он как бы ощущал себя дома, в окружении всей семьи. Он знал, куда надо повернуть голову, чтобы увидеть маму, следящую за тем, чтобы Вэлентайн не чавкала. Он точно знал, где сейчас должен находиться отец, просматривающий за столом газету и делающий вид, что он часть общего разговора. Питер, притворяющийся, что вытаскивает из носа лущеный горох, даже он мог быть забавным.
Вспоминать о них было серьезной ошибкой. Он почувствовал, как из груди начал подниматься всхлип, и сглотнул его.
Не плакать. Вероятность того, что его пожалеют, равна нулю. Дэп — никакая не мама. Любое проявление слабости может обернуться только против него самого, так как все эти стилсоны и питеры сразу решат, что его можно сломать. И Эндер сделал то, что делал всегда, когда его мучил Питер. Он занялся умножением на два. Один, два, четыре, восемь, шестнадцать, тридцать два, шестьдесят четыре. И так далее, до тех пор, пока он еще мог держать в голове числа: 128, 256, 512, 1024, 2048, 4096, 8192, 16384, 32768, 65536, 131072, 262144. Добравшись до 67108864, он начал сомневаться, не сбился ли со счета. Какой должен быть порядок — десять или сто миллионов, или просто миллион? Он попытался повторить счет, но сбился снова. «1342 и что там дальше? 16- или 17-738? Все смешалось. Начнем сначала. Умножай, пока можешь». Боль отступила. Слезы отступили. Он не заплачет.
Каждый день вечером, после отбоя, когда комната погружалась в темноту, было слышно, как некоторые из ее обитателей всхлипывают и зовут папу, маму или собаку. Он тогда тоже терял контроль над собой. Губы сами шептали имя Вэлентайн. Ему грезилось, что он слышит ее смех где-то невдалеке. Иногда к двери подходила мама и заглядывала внутрь, чтобы убедиться, что с ним все в порядке. Он слышал смех отца, смотрящего видео. Это было так реально, и этого не будет уже никогда. «Я стану взрослым, когда опять увижу их, в лучшем случае мне будет двенадцать. Зачем я согласился? Что я получил от того, что сделал из себя дурака? Не пошел в школу?» Сейчас он был готов видеться со Стилсоном хоть каждый день. А Питер? Этого подлеца он и вовсе не боялся.
— Я хочу домой, — шептал он.
Но эти слова произносились тем шепотом, которым он умел плакать, когда Питер делал ему больно. Этот шепот не шел дальше его собственных ушей, а иногда и до них не добирался.
И хотя слезы все равно текли, и подушка была мокрой, но никто не знал о его всхлипываниях, таких мягких и тихих, что их вообще навряд ли можно было услышать. Но боль не проходила, она стояла комком в горле и жгла грудь и глаза. «Я хочу домой».
В эту ночь в комнату зашел Дэп. Он медленно двигался вдоль рядов с кроватями и прикосновением руки пытался успокоить тех, кто плакал. Там, где он проходил, потоки слез только увеличивались. Даже такого незамысловатого проявления сочувствия в этом безжалостном месте хватало для того, чтобы расплакались и те, кто еще мог сдерживаться. Но не Эндер. Когда Дэп дошел до его кровати, Эндер уже не плакал и лицо его было сухим. Такое лицо он всегда надевал, когда мама и папа заходили в его комнату пожелать спокойной ночи после того, как Питер жестоко мучил его, а он не решался пожаловаться. «Спасибо за это, Питер. За сухие глаза и неслышный плач. Ты научил меня прятать мои чувства. Более чем когда-либо, это необходимо мне сейчас».
