Жизнь продолжалась — съездил в отпуск, большую часть которого пришлось потратить на оформление развода; побывал в министерстве, где вовсю говорили о том, что скоро надо ждать перемен к лучшему и тогда можно будет попытаться решить вопрос об обратном переводе; вернулся к себе, и тут произошла вторая неприятность.
Как-то утром раздался телефонный звонок. Сняв трубку, Иван услышал недовольно скрипевший голос начальника управления:
— Спишь там?
— Никак нет, давно на службе.
— А я говорю, спишь! — раздраженно повысил голос генерал. — А вот тот человек, который к тебе приехал отдыхать, не спит.
— Я гостей не принимаю, — холодно ответил Купцов, хотя сразу понял, что речь идет о весьма высокопоставленном лице, занимавшем большой особняк, окруженный высоким забором и бдительной охраной. Что там еще у него могло приключиться?
— Все отдыхающие — твои гости, — пролаял генерал, — а ты их плохо принимаешь!
— Не понимаю.
— Не понимаешь? Человек старый уснуть не может, только забудется под утро, а тут скаженные вороны каркать начинают, будят. Немедленно прими меры!
— Я, товарищ генерал, воронами не командую, — четко ответил Купцов.
— Придется научиться! Чтобы завтра тихо было. — И начальник управления бросил трубку.
Взбешенный, Иван позвонил в Москву знакомому журналисту, работавшему в центральной газете. Тот обещал помочь. Но обещания обещаниями, а как действительно воевать с воронами?
Купцов поехал к старому сторожу, с которым познакомился, гуляя в один из вечеров по городку. Старик был язвительный, сильно покалеченный на последней войне, но правильный, как определял для себя Иван людей, с которыми сводила его судьба.
— Вона, — осторожно трогая пальцами глубокий шрам на лбу, говорил ему сторож, угощая рыбой, самолично выловленной им в море, — это меня в сорок пятом, под городом Берлином стукнуло. Помню, написал я нашему дорогому и любимому маршалу и орденоносцу: ты, мол, наш дорогой, защищал на войне Малую Землю, а я большую. В сорок первом под Тулой, в сорок втором под Сталинградом, в сорок третьем на Курской дуге, в сорок четвертом при прорыве блокады Ленинграда, в сорок пятом под Берлином. С семнадцати лет пошел на войну добровольцем, четыре раза ранен, в двадцать один год от роду вышел из госпиталя номер 5061 инвалидом и получаю пенсию двенадцать рублей. Но он мне не ответил, зато местные власти по психушкам начали таскать, — мол, старые раны в голове не беспокоят ли?
Выслушав жалобы майора, старик крякнул и хрипло рассмеялся:
— Допекли, значит, его вороны, а власти над ними нету? То-то, сами город загадили помойками… Но ты об это руки не марай, да и не справиться тебе с птичками. Мелкашку мне дашь? Тогда я помозгую…
Получив под расписку мелкокалиберную винтовку и десяток патронов к ней, сторож отправился на самую крупную помойку городка и настрелял там штук восемь ворон. Потом, взяв лестницу, развесил их вниз головой на деревьях, стоявших вокруг дачи высокопоставленного лица, охотно объясняя всем прохожим, что и почему он делает. На следующий день уже весь город знал об истории с воронами, а вскоре она докатилась до области и пошла гулять дальше, обрастая новыми подробностями. Высокопоставленное лицо вынуждено было прервать отпуск и немедленно уехать, а вороны, как ни странно, действительно исчезли.
Через некоторое время отдыхавший в городе чин был снят со всех постов и отправлен на пенсию, произошла долгожданная смена руководства в министерстве, а Иван все ждал и ждал. Только весной, когда уже стало совсем тепло и давно справили майские праздники, его вызвали в управление области.
— Я думаю, нам пора расстаться, — откинувшись на спинку кресла, сообщил генерал. — Много же ты мне крови попортил, Купцов, ой много. Знал бы, ни в жизнь тебя не взял. Одни вороны чего стоили, хорошо еще, понимающие люди вступились, в газетке статью не позволили опубликовать.
— Не я был инициатором этой истории, — ответил Иван.
— Ладно, — отмахнулся начальник управления. — Министерство тебя пока не может к себе взять, хотя я сам просил, а вот в столичное управление предлагают. Есть там такой Рогачев Алексей Семенович. Пойдешь?
