Однако процесс их переоценки не прекратился. И это второе идеологическое направление церковной политики, показанное в нашей работе. Ведь в первые века христианства образ miles'а выглядел очень непривлекательно, и отношение к нему изменялось от абсолютного неприятия до вынужденной терпимости. Иногда, до Константина, допускалось, что miles может стать христианином, оставаясь при этом miles 'ом; редко когда христианин становился miles o м, продолжая претендовать на имя христианина. Militia Dei и militia saeculi представлялись тогда несовместимыми.
Появление христианского императора или, скорее, христианской империи радикально изменило эту концепцию. Бог теперь царит и в миру, и правит миром, через посредство императора. Поэтому служить Богу можно и в миру.
Однако на более низком уровне, чем вне его. Вероятно, испытывая ностальгию по былым временам очистительных преследований, самые требовательные из христиан продолжают воротить нос от светской власти, у некоторых это выражается в ужесточении позиции, они оказываются в рядах приверженцев различных «ересей»; психологические мотивы такого перехода стоило бы изучить лучше, чем это делалось до сих пор (возможно, применив более «благожелательный» подход). Другие, еще плохо известные, продолжают отвергать насилие и отказываться служить в армии, даже в мирное время. Еще более многочисленны — или, во всяком случае, лучше представлены в доступных нам источниках — те, кто ищет чистоты и святости (некогда обретаемых «сопротивлением миру») в бегстве, в «презрении» к миру. Монашество, как нам кажется, стало косвенным преемником движений «совершенных» первых веков, конечно, не без значительных отличий.
На иной манер то же сделало и духовенство в целом. Milites Dei — это уже не все христиане, а только служители церкви, и все чаще и чаще — только монахи. Они одни ведут как истинные специалисты духовную битву с невидимыми врагами, с воинством лукавого.
Постепенно вырисовывается теология ordines. Теперь есть два сословия: клирики и миряне. Это разделение становится явным в пятом веке. Скоро сословий станет три для каждого пола. Три «сословия», иерархия которых зависит от заслуг, то есть от связи каждого из них с заведомым злом, нечистотой — с сексом. Критерии сексуальной чистоты становятся решающими. Напомним написанные в X веке слова Аббона, подводящие итог этой эволюции: первое сословие (сословие мирян) — хорошее; второе (клириков) — лучше; третье (монахов) — наилучшее.
Какое место среди milites saeculi, запятнанных неизгладимой скверной половых контактов, занимают просто milites, воины, на которых лежит еще и скверна пролитой крови?
Место очень подчиненное по характеру, но приемлемое, уже Августин проводит различие между разными сражениями и вводит понятие справедливой войны. Так что те, кто ведет ее, то есть milites, могут быть спокойны за свою участь в вечной жизни: Бог не враждебен воинам, если они стоят за доброе дело. Однако неуверенность сохраняется, и богословам часто приходиться бороться с этими сомнениями, доказывая, что можно быть добрым христианином и в то же время хорошим miles 'ом. Этому способствовали и войны, ведшиеся папами или за пап. Повышение оценки войны, когда она «справедливая» или даже «священная», не сразу повлекло за собой значительное повышение авторитета воинов. На milites пока само их занятие накладывает определенную вину — вину в пролитой крови, пусть даже за правое дело.
Военные действия пап против их соседей, ради избавления молодого папского государства от лангобардской, сарацинской, норманнской угроз, походы испанской Реконкисты, а позже — крестовые походы привели к значительно большему повышению оценки militia. К 1030 г. это повышение еще не очень ощущается.
Milites выходят из тени. Рождается militia. Вот-вот начнется подъем рыцарства. И оно сможет облачиться в идеологическую мантию, долго ткавшуюся для других.
