Едим сухпай. Невкусно. В столовой пока ни разу не были — а так хочется чего-нибудь горячего, наваристого. Говорят, до сих пор не могут найти поваров. Вроде бы сперва хотели отыскать кого-нибудь из местных, из городка, что в тридцати километрах от нас. Но никто не захотел перебираться в Форпост. Ходят слухи, что привезут нам повара от космолетчиков — они дислоцированы неподалеку, в трехстах километрах к югу, в Монголии. Уж скорей бы. Сухпай надоел.
Сейчас вечер. Пишу лежа. Вот-вот выключат свет. А спать совсем не хочется. Переполняют новые впечатления.
Ребята зачем-то зовут.
Все на сегодня!
1
— Эй, дорогой, ты чего все пишешь? — забираясь под одеяло, крикнул Шайтан — маленький араб с огромным носом и с волосатыми, как у джинна, ушами.
— Дневник.
— Зачем это? — неприязненно прогнусавил Ухо.
— Может, когда-нибудь напечатаю, разбогатею. — Павел улыбнулся, пожал плечами. Он догадывался, что к “писакам” здесь отношение, мягко говоря, осторожное.
— И про нас пишешь? — спросил Рыжий.
— Про все пишу.
— Разбогатеешь, про меня не забудь! — Цеце, зевая, стягивал через голову майку. На волосатой груди серела татуировка — автомат Калашникова и надпись “СССР”. — Иначе через суд потребую свою часть гонорара.
— Будет тебе гонорар, — пропыхтел Зверь — квадратный, бугрящийся мышцами капрал. Он уже третью минуту держал “уголок”, приподнявшись на руках над табуретом. — Гонорар от Юдифи. Сто баксов в неделю. Домик на природе. И зарезервированное место на кладбище героев. Только доживи. До пенсии.
— С таким командиром, — вздохнул кто-то, — нам не то что до пенсии… До отпуска бы очередного дотянуть.
— Да уж… — хмыкнул Рыжий. — Полковник наш совсем старичок. Интересно, впал он в маразм или еще все впереди?
— Зато брехун у нас молодой и бодрый. — Гнутый пересел к окну и стал сквозь прутья клетки кормить хота тушенкой из сухпая. — Голосистый. Как он сегодня на весь плац!
— А им положено такими быть. — Цеце обкусывал ногти. — Ты видел когда-нибудь пожилого брехуна?
— Нет.
— То-то и оно. — Цеце щелкнул языком. — Вот я и думаю — может, их списывают куда-нибудь, когда они стареть начинают?
— Ага, — хохотнул Зверь, и вытянутые ноги его дрогнули. — Списывают и в расход пускают. Чтобы больше никому кровь не портили.
— Слушай, молодой, — повернулся вдруг Рыжий к примолкшему Павлу. — Ты поаккуратней со своими записями. Не дай бог прочтет кто о чем мы тут говорим.
Сразу сделалось тихо, и стало слышно, как глухо ворчит кот, дожирая тушенку.
— Да, конечно. — Павлу сделалось неуютно. — Я все понимаю.
— Понимать мало, — с неприязнью в голосе сказал Ухо. — Надо дело делать. Увидит начальство, что ты что-то в блокнотик черкаешь, сразу на дознание поведут.
— Я понимаю. Командиры ничего не видели. Только… — Павел почувствовал, что краснеет. — Только сержант.
Рыжий ухмыльнулся:
— Сержант — свой человек, хоть и страшен, конечно, он на вид и голос. Но он с тобой в бой пойдет, ты его спину прикрывать будешь, и он отлично это понимает. Так что его ты не бойся. Ты бойся тех, кто в штабе сидит. У них голоса ласковые, и лица приветливые. А на войне это самое страшное — приветливые лица и ласковые голоса. Вот чего бояться надо. Вот от чего подальше держись.
— Ладно тебе, Рыжий, парня запугивать, — сказал Гнутый, открывая дверцу клетки и вынимая недовольно фыркающего кота.
— А я не запугиваю. — Рыжий холодно улыбался, глядя Павлу в лицо. — Я ему правду рассказываю. То, чего в учебке не говорят. То, о чем брехуны молчат.
Снова стало тихо. Гнутый отпустил хота на пол, и зверь, оказавшись в новой, незнакомой обстановке, стал, осторожничая, исследовать казарму, то и дело поглядывая на хозяина. Бойцы с интересом наблюдали за осваивающимся животным.
Через минуту свет в казарме погас. Только по углам горели синим светом маленькие ночники.
— Отбой! — крикнул в коридоре дежурный. И предупредил тоном пониже: — Сержант идет!
— Я иду! — рявкнул через пару секунд знакомый голос, и широкая тень заслонила дверной проем. — Почему еще не спим?
— Ладно тебе, сержант, — буркнул Ухо, расшнуровывая ботинки. — Начальников тут нет, не выделывайся.
