Я полулежал, опершись спиной на ржавый щиток киоска, стоявшего торцом к проходу. Подо мной были расстелен рваный ватник вперемешку с тёмно-влажным хламьём, являющимся когда-то спальным набором. Бок моей 'постели' промочился от лужи ранее прошедшего дождя. Было неудобно. Но я и не торопился заснуть… Я мог дождаться рассвета в полудрёме.
За разбитыми окнами отдалённо грохотали залпы мощных орудий. Высоко в небе свистели пули, не громко, но пугающе, зловеще. Их светлые трассирующие следы можно было отчётливо видеть в раскалённом от буро-красного свечения небе…
Было страшно всем. Тревога о бомбардировке с воздуха могла быть объявлена в любую минуту. Да и кто мог дать гарантию, что не залетит в город шальной вражеский снаряд и не упадёт прямо на вокзал, похоронив под своими сводами сотни людей… вместе со мной…
Воспоминания казались привидевшимся сном. Я даже вспомнил, что позволил себе на секунду заснуть… И чуть было не погрузился в глубокую дрёму. Только крик несчастного меня вернул к реальности.
'Нет, нельзя спать! Вдруг патруль… Обыщут меня… Поведут… Нет. Поволокут!' — страх затаился в моих мыслях, будоража внутренности. По ногам пробежалась неприятная долгоиграющая дрожь.
'Холод, наверное… — подумал я, но погодя признался: — Нет. Боюсь… Как трус боюсь, что не переживу этой ночи… Страшно мне, вот что'.
Воспоминания о первом дне, когда я попал на Битурт, вернулись ко мне. Всё это время, когда я был в полудрёме, я вспоминал тот день… Вспомнил я и ту Дверь… Всё вспомнил, почти все мелочи. Всё хорошо помню. Потому что изменило мою жизнь… скучную, обыденную, никчёмную мою жизнь… Раз и навсегда!
'А было ли это всё? — я задал вдруг себе спорный вопрос. — Было ли это наяву, или мне всё приснилось?.. только что? Могло ли быть реальным?'
Я медленно огляделся… 'А как же! Ведь я здесь… В будущем… Не в лучшем его варианте. Но я здесь, а это значит, что я был и на Битурте, и в прекрасном городе Урвальде, который рай по сравнению с этим страшным местом!.. И рай был всего в двух шагах от меня…' — мне захотелось плакать. Но слёзы почему-то не текли. По телу пробежалась очередная дрожь… То был точно страх…
Камтик в моём ухе передал информацию, что записал последние воспоминания, которые мне грезились в полудрёме.
'Это хорошо, — подумал я. — Тёплые воспоминания… Не надо думать о конце. Не надо думать, что скоро… всего этого не станет… Что, может быть, с рассветными лучами в город войдут натовцы и начнётся битва, последняя битва за выживание. Битва не на жизнь — на смерть… Но скорей всего, меня расстреляют раньше, свои же, кто предал, кто посчитал предательство — залогом спасения. Ведь, если ты не с ними… ты должен умереть!.. Должен умереть… — повторил я про себя последнюю фразу. — Должен. Обязан. Каково это?.. выбирать между смертью и предательством?.. Что лучше? Смерть?… Виктор мне говорил, что Смерть бывает долгожданной, особенно когда живёшь больше трёх веков. Жизнь за это время сама надоедает… Неужели за три века жизнь может надоесть?… Нет!.. Мне всего лишь 28 и я хочу… хочу жить!.. И буду бороться за право жить!.. Я возьму в руки оружие, а повезёт — и пулемёт крепко схвачу — буду крушить полчища врагов и их машины смерти, дробящие кости людей под своей тяжестью и перемалывающие судьбы миллионов! Был бы пулемёт, конечно… Ни за что! Я не пойду на их сторону! И не встану против своих же людей… родных, русских. Я не буду прятаться под плитами разрушенных домов, как жалкая скулящая крыса! Я буду сопротивляться до последнего. Не сдамся живым! Пусть моё тело изрешетят пули их оружий… Пусть… Но я не сдамся… Потому что у меня нет другого выхода…'
Это меня мгновенно расстроило — дикой болью пронзило в голове, да и в руке отразилось. Мне хотелось выть от гнева. Потому что выхода действительно не было… Не было той Двери…
Этот город прекрасен!
Я сидел в машине и смотрел на вздымающиеся далеко ввысь небоскрёбы Урвальда. Зеркальные окна зданий отражали слепящие лучи Альмана и части белых облаков, покрывших полнеба. Вдоль улицы, по которой мы мчались с умопомрачительной скоростью, шёл плотный поток автомобилей. Они были белесые, серебристые, синеватые и почти каждая блестела в лучах местной звезды как полированный металл. Формы машин были причудливыми. Уловить чего-то похожего с автомобилями 21 века было невозможно. Необычный мягкий дизайн; прямые, гладкие линии рассекали автомобили на идеальные полосы. Блестели тонированные стёкла. В машинах, по аналогии со старинными раритетами, было два ряда сидений. Первый ряд имел 2 места — для 'водителя' и пассажира, а второй ряд имел то 2–3, а то и 4 кресла для пассажиров. В некоторых машинах второй ряд отсутствовал вообще. Два места впереди и всё. Помниться, такие же встречаются у нас. У всех машин не было колёс. Между кузовом и зеркальной поверхностью асфальта дороги был бесколёсный просвет примерно в 30 см. Машины, как бы, 'парили' над дорогой. Причём это 'парение' было настолько мягким и гладким, что, если закрыть глаза, то движение было едва уловимым.
