Культурные традиции и бунтарство в равной степени занимают законное место в эстетической системе Ибсена. Стоит заметить, что, с его точки зрения, женщины воплощали надежду на светлое будущее, на некий разрыв со старым, на обновление. Кажется, Ибсену часто удавалось объединить два противоположных фактора или две взаимоисключающие позиции, как однажды сформулировал Гуннар Хейберг, — уважение и неуважение, то есть некую разновидность ретроградного консерватизма и глубокое понимание необходимости радикального разрыва со старым. Когда Ибсен высмеивает эгоизм личности, которая слепо цепляется за существующий порядок и общественные установления, то это происходит не от мизантропии, а от глубокой симпатии и сочувствия, от стремления выявить подлинно человеческое в человеке и от неприятия всего того, что мешает ему быть «естественным». В статье 1871 года Ибсен утверждал: «Поэт не может ненавидеть индивида. Он может ненавидеть идеи, принципы и системы, но никогда — индивида».
Ибсен отнюдь не был каким-то отвлеченным теоретиком. Он просто писал о людях, исходя из своего мироощущения и той жизненной ситуации, в которой находился: «Все, что я творчески воспроизводил, брало свое начало в моем настроении или в пережитом моменте жизни; я никогда не писал ничего потому лишь, что, как говорится, напал на хороший сюжет»[3]. Несколько раз он подчеркивал, что творил по наитию своих «духовных переживаний». Притом эти переживания не казались ему каким-то исключительно индивидуальным и изолированным опытом. Художник всегда существует в собственном духовном и культурном измерении. В то же время он сообщается с современниками. А иначе, как было сказано, никакое понимание невозможно. Художник может говорить что угодно, «однако нельзя не нести никакой ответственности за общество, к которому принадлежишь». Эти слова многое объясняют нам в мотивах творчества Ибсена.
Ибсен — писатель нашего времени?
Трудно отрицать тот факт, что за столетие, прошедшее со дня смерти Ибсена, мир сильно изменился. События и обстоятельства, при которых жили он и его современники, для нас сегодня — не более чем история. И это касается не только внешних атрибутов, но и образа мысли общества, его жизненных принципов, норм и стандартов. По крайней мере, в некоторых вопросах. То общество, которое служило моделью и фоном для творчества Ибсена, имеет мало общего с нашим нынешним обществом. Да и на театральных подмостках всего мира пьесы Ибсена ставятся теперь гораздо чаще и в гораздо большем разнообразии, нежели в его время. Такая творческая потенция и сценическая популярность Ибсена в наши дни могут показаться неожиданными. Означает ли это, что посредством своей поэзии Ибсен и сегодня продолжает ставить перед нами вопросы, жизненно важные и для нас? Если он был типичным европейским буржуа XIX века, действительно ли его творчество актуально для нашего времени?
В своих мемуарах Ингмар Бергман[4] рассказывает, как он работал режиссером шведского Национального драматического театра в 1963–1966 годах. Он говорит, что с точки зрения его профессиональной деятельности то время оказалось потрачено впустую. Ответственность, лежавшая на нем как на главном режиссере, привела к тому, что вся его работа над своими ролями в театре была вытеснена более неотложными административными обязанностями. Вот почему деятельность на этом посту принесла ему мало радости. Был в том безрадостном времени один лишь просвет: постановка «Гедды Габлер». Поначалу, однако, он приступил к этой постановке без особого энтузиазма: «С известной долей отвращения принялся я работать над пьесой и обнаружил за маской натужно-блистательного архитектора лицо поэта. Увидел, как запутался Ибсен в своих интерьерах, своих объяснениях, искусно, но педантично выстроенных сценах, репликах под занавес, своих ариях и дуэтах. Но за всем этим внешним нагромождением скрывалась одержимость, бездонность которой превосходила стриндберговскую»[5]. Несколько двусмысленное отношение к Ибсену, высказанное здесь Ингмаром Бергманом, встречается довольно часто. Судьба Ибсена во многом является историей успеха, достигнутого вопреки сопротивлению. Он через это прошел и потом признавался, что его противники принесли ему немало пользы. «Известность пришла ко мне после хулы», — сказал он однажды.
