— Надо успеть сварить варенье до отъезда мальчика.
— Еще три баллона?
— Еще три баллона.
Тихо, почти неслышно напевая, Алия — Валия помешивают деревянной шумовкой золотые абрикосы в кипящем сиропе. На столе среди множества пластмассовых крышек стоят простерилизованные баллоны, а за окном, в лучах ослепительного солнца, из бирюзовой воды выходит денизлинская Венера, и лепесток ламинарии трепетно лежит у нее на плече…
Совершенно закоченевший Ибишев уходит, не дождавшись завершения концерта.
В пустынном переулке горит фонарь. Он сидит на корточках и курит. Из дверей старого двухэтажного особняка выходит молодая женщина в короткой дубленке с капюшоном. Пройдя несколько шагов, она оборачивается:
— Тебя, кажется, зовут Ибишев? Ты сын двойняшек.
Ибишев улыбается. Поднявшись с корточек, он подходит к ней:
— Ты видела меня на пляже…
— Помню, помню! — Она смеется. — Надеюсь, ты никому не рассказал про это?
Ибишев качает головой.
— А я тут к маме заходила. Ты кого–нибудь ждешь?
— Нет, просто сидел…
— Вот и хорошо! Проводишь меня?
Джамиля — Зохра берет его под руку.
И они идут по холодной улице. И Ибишеву легко, как не было никогда в жизни. И ему хочется взять ее на руки, как ребенка, и поцеловать ее, и положить голову ей на живот и слушать, как она дышит.
— Смотри.
Он показывает рукой на небо и Джамиля — Зохра видит, как почти черное небо вдруг становится прозрачно–фиолетовым, и справа от них всходят жемчужная Венера и рядом огненный Марс, и сверху начинает падать снег.
Снег такой густой, что, пока они успевают пройти перекресток, улица становится совершенно белой.
— Настоящий снег! И прямо на Новруз! Ты представляешь!..
Она поднимает голову и ловит губами падающие снежинки.
— Кто бы мог подумать!?
В небо взмывают петарды. Издалека доносится музыка.
— Мы почти пришли.
— Да. Так не хочется идти домой. Посмотри, как красиво!
Ибишев кивает и, не мигая, смотрит на нее, и сердце его готово разорваться от отчаяния и нежности.
— Спасибо, что проводил! С праздником тебя! И двойняшек поздравь…Ну, хорошо, еще увидимся! Пока!
Но Ибишев знает, что они больше не увидятся. Никогда. И нежность в его сердце превращается в невыносимую боль, в боль, от которой на глаза наворачиваются колючие слезы. Он отворачивается.
— Подожди…у меня тут подарок для тебя…
Джамиля — Зохра с интересом смотрит на него. Ибишев опускает руку в карман пальто и нащупывает холодную ручку отцовской бритвы. И в это самое мгновение небеса над ним с грохотом разверзаются и смертельный голубовато–зеленый свет Ориона заливает его с ног до головы. И, словно насекомое в янтаре, Ибишев видит в остекленевшем воздухе собственное многократное отражение, сжимающее ручку сверкающей бритвы. И торжество его безгранично! Сейчас, сию секунду, последняя из пеннорожденных умрет на этой заснеженной улице, и боги содрогнутся от ужаса, и глупая смешная жизнь Ибишева обретет хоть какой–то смысл! Смертельный свет Ориона, низвергающийся с небес, становится таким ярким, что он почти слепнет в его потоках.
— Ну, где твой подарок?
Ибишев медленно вытаскивает руку из кармана и разжимает пальцы. На ладони светится оранжевый апельсин.
6.
Через десять дней Ибишев умер.
Произошло это рано утром в отдельной палате денизлинской городской больницы.
Никто не знает, что снилось ему в последние дни, о чем он думал и сказал ли что–нибудь перед тем, как умереть. И есть только одна надежда, что смерть он встретил легко, без боли и отвращения, и что там, на вечных лугах, залитых прозрачной водой, кто–нибудь встретит его, и возьмет за руку, и отведет к свету.
В день, когда его хоронили, — опять шел снег.
Вереница людей в темном медленно идет по заснеженной улице. В небе парят черные птицы.
Ибишев, причесанный и умытый, запеленат с ног до головы в тонкий саван.
Удивительно, но когда его привезли из мечети домой, проклятого шрама–червя на лбу не оказалось. Он рассосался сам собой, совершенно бесследно, словно его и не было никогда. И Алия — Валия — две несчастные вдовые птицы — плакали в голос и целовали его лицо. И они тоже хотели бы умереть. Но это не в их воле. Потеряв свою единственную драгоценность, они обречены жить вечно. Им остается только молиться, чтобы время не оказалось замкнутой спиралью Платона и чтобы страдания Ибишева не повторились вновь.
