— Так мы промеж себя Даниловский сахарный завод зовем.
— И далеко вам ходить?
— На Пресню, милый. А ближе не берут. А если и берут, платят вовсе гроши, одни слезы.
Звали работницу Агаша Таличкина. Жила она в большой полуподвальной комнате со следами плесени на внешней стене, вдоль внутренней стены тянулись толстенные трубы парового отопления. За цветастой ситцевой занавеской угадывались кровать и детская колыбелька.
— Ты, Агаш? — спросил из-за занавески глухой мужской голос. — Что долго-то?
— Да ногу повредила. Гололед на улице, шагу ступить нельзя. А тут еще один пузатый-тузатый на рысаке. Я и сковырнулась. Спасибо, паренек дойти пособил. И картоху донес. А то вовсе беда.
Крупная жилистая рука отвела в сторону занавеску, и из-за нее выглянуло молодое черноусое, несколько дней не бритое лицо. Голову окутывала белая повязка с пятнами засохшей крови.
— Спасибо, парень, — кивнул черноусый. — Чего ж ты возле порога встал? Проходи, садись, нас сейчас Агаш чайком попоит. Проходи, проходи… Из гимназистов аль из студентов? Да ты шинельку-то сними, расскажи, чего на белом свете деется. А то я уж сколько времени носу не высовываю. Голову мне проломили, ироды!
Гриша снял шинель, повесил рядом с замасленным рабочим пиджаком, повесил туда же фуражку и сел на табурет у стола. Лицо рабочего было сильно разбито, под левым глазом багровел кровоподтек, рассечена бровь.
— За что вас так? — робко спросил Гриша.
— Да, говорю, на сволочей нарвался. Сам-то ты откуда?
— Из Тамбова недавно…
— Вон как! — с оживлением воскликнул Таличкин, доставая из-под подушки кисет. — Ну, и как там мужик? Заодно с рабочими или все в сторонке ошивается?
Осмелев, Гриша принялся рассказывать о разгромах помещичьих усадеб, о том, с какой жестокостью луженовские, аврамовы и ламанские душат восставших.
Глубоко затягиваясь, Таличкин жадно слушал, временами кивая и вскрикивая:
— Так! Так! Значит, захватило и мужика до боли!..
Опираясь на ухват и постанывая, Агаша возилась у круглой чугунной печурки, где стоял большой темный чайник; из его кривого носика крутой струйкой выбивался пар.
За занавеской проснулся и заплакал ребенок, и Агаша с посветлевшим и в то же время обеспокоенным лицом, опираясь рукой на стену, заторопилась туда. Через минуту она появилась снова, держа на одной руке маленького ясноглазого мальчугашку, смешно трущего кулачками глаза.
— А это вот Степашенька мой маленький, — проговорила она с какой-то необыкновенной лаской, поднося ребенка к Грише. — Погляди-ка, красивенький какой. А? Ну херувимчик и херувимчик… Степашенька, смотри — гость у нас новенький. Он мамку твою до дому довел, у нее ножка заболела. Помаши ему ручкой, помаши.
Но малыш сопел сосредоточенно и сердито.
— А у нас тут, парень, что было! — вздохнув, продолжал Таличкин. — Большие тысячи людей положили. Вроде как, говорят, в Париже коммуну… Все тюрьмы набиты под завязку. И всё рыщут и рыщут. Я вот лежу и жду: вдруг явятся и поволокут на расправу.
— Да брось ты каркать, Глебка! — сердито сверкнула синими глазами Агаша. — Не ровен час — накличешь! Чего я тогда со Степашкой делать стану? — Не сажая малыша в колыбель, прихрамывая и держась за стену, она проковыляла от печки к висевшему на стене шкафчику, достала одной рукой чашки, поставила на стол.
— Только уж извините, милый вы мой помощник, наш чай — горячая вода с хлебушком да с солью. Прожились вовсе с этой забастовкой. И за квартиру второй месяц упырю не плачено. Слава богу, притих маленько, боится, поди-ка, как бы снова декабрь не возвернулся. Натряслись они, живоглоты, в полную душу.
Морщась от боли, Глеб сел на кровати. Агаша засунула ему за спину подушку, подала чашку чаю. И, стыдливо полуотвернувшись от Гриши, села к столу, поудобнее устроила у себя на коленях сына и, наклонившись над ним, принялась кормить грудью.
— Покушать захотела, моя сынонька родненькая?.. Мамка негодная целых два часа по лавкам да по базару бегала. Кушай, маленький, кушай.
— Все кости мне измяли, парень. На баррикадах ни одна пуля не тронула, а тут навалились гады, трое на одного… — вздохнул, натужно улыбаясь, Глеб. И помолчав, спросил: — А ты что же, гимназист, будущий студент, а к нашему берегу, стало быть, прибиваешься?
