Но сегодня в Вавилоне мы с Калебом прервем его жизненный путь, иначе полководец прервет наш.
Изначально мы договорились, что я проверю свои способности и то, как они действуют на гениев. Склонившись, я поднесла руки к голове мужчины и, не обращая внимания ни на замерших в ожидании приказа слуг, ни на посторонние звуки, попробовала воздействовать. К своей радости, уловила хоть и слабый, но отклик.
Кивнув Калебу, дала ему знак приготовиться и стала погружать полководца в полудрему, чтобы тот не заметил, когда его будут колоть, тем самым убивая.
Погрузившись частично в сознание нашей жертвы, я едва не вскрикнула от захвативших меня эмоций великого человека.
Тот боялся, но боялся не смерти, ведь он часто с ней сталкивался. Невозможно смириться с мыслью о собственной кончине тому, кто сравнивал себя с богами. Александр не хотел умирать здесь, в пыльной духоте чужого города, на чужой земле, где не чувствуется ничего родного, нет тенистых дубрав Македонии, не хотел умереть, не завершив своей миссии. Разве он может уйти из жизни, не увидев и не покорив Запад?
Однако все уже было решено, и успокоенный мной, погрузившийся в легкую дремоту Александр Македонский вдруг неожиданно для своих слуг ни с того ни с сего вскрикнул, а я смотрела, как Калеб прячет прибор.
Сделав свое дело, мы ушли из прекрасных висячих садов, растущих не только на воде, которую день и ночь качали из Евфрата, но и на крови рабов, что умирали ради чуда, не предназначенного для Вавилона.
А через несколько часов все было кончено, Владыка Востока Александр Македонский умер, а следом за ним погибнет и Вавилон.
Еще один сегодня умер раб
Без слов пощады, злости и обиды.
Над ним сомкнулся многолапый краб —
Висячие сады Семирамиды.
Влюбленный царь не смог снести упрек.
Он не жалел ни денег, ни рабов
Для радости супруги благородной.
Рабы построят сад в кратчайший срок.
Они – рабы, не нужно им гробов,
И почва станет дважды плодородной!
Восходит человечества заря,
И истины пока что не избиты.
О чем-то тихо ветру говорят
Висячие сады Семирамиды…
[1]* * *
Утром уже я вошла в комнату Калеба, когда он спал. Специально ради такого дела поставила будильник. Родригес, раскинувшись звездой посреди постели и закутавшись при этом в одеяло, мирно посапывал.
Я рывком раздвинула шторы и направилась прямиком к кровати, чтобы растолкать творца. Тот, разлепив глаза, удивился:
– Вера? Что ты здесь делаешь?
– Тебя бужу.
– А сколько времени?
– Четыре утра.
Застонав, мужчина накрыл голову подушкой.
– Принесу воды.
На меня недоверчиво посмотрели из-под укрытия.
– У нас сегодня второй день «обычной жизни для живца».
До того как Родригес поднялся, все, что я услышала, было ругательствами на испанском.
– Надеюсь, сегодня мы не будем мотаться?
– Нет, – улыбнулась я, – но ты должен надеть ту теплую спецодежду, которую тебе принесут.
Не дождавшись ответа, сама отправилась передаваться.
Около машины Калеб лишь спросил:
– Мы ведь не будем в такую погоду заходить в воду?
– Нет, – покачала головой я, и мы отправились в деревеньку недалеко от Цитадели.
Весь путь занял у нас всего несколько минут, потом немного пешочком, и мы… на озере. Примерно на его середине.
Там нас уже поджидал пожилой мужчина, закутанный ничуть не хуже нас, зато с широкой улыбкой.
По лицу Калеба ясно было видно, что он не понимает, чему можно улыбаться в четыре утра, когда на улице собачий холод, а мы находимся в снегу посреди чистого поля.
– Калеб, познакомься, это Дмитрий Михайлович. Он живет здесь неподалеку.
– Рад знакомству, – вежливо кивнул творец, пожимая руку.
– Дмитрий Михайлович, это как раз и есть наш познаватель русских традиций.
– Познавать – это хорошо, – хмыкнул в усы мужчина. – И парень здоровый. Помоги-ка просверлить три горловины.
– Чего? – удивился Родригес.
– Вот, втыкаешь это приспособление в лед и крутишь.
– Мы что, на льду?! – в панике начал оглядываться творец.
– А где же еще? – неподдельно удивился Дмитрий Михайлович и заставил-таки Родригеса сверлить горловину. Когда все было готово, Михалыч сам прикормил рыбу, дал специальные удочки и объяснил, как ими пользоваться.
