В 1974 году Гершовича пригласили в ФРГ выступить в Обществе прав человека, а заодно и дать несколько интервью на радио «Свобода». Там же только что получил работу Галич, с ними обоими был устроен «круглый стол», посвященный возобновлению выхода «Хроники текущих событий» в Союзе. После «стола» Гершович пригласил Галича в Иерусалим поучаствовать в вечере, посвященном годовщине со дня гибели Габая. Тот развел руками: только приехал, секунды свободной нет, да и с Габаем был не знаком, хотя видел его и запомнил. «Ну, может, запишете пару слов или, может быть, песню-другую?» – «Да вряд ли получится, надо заказывать студию – когда? где?» – на том и разошлись.
Однако через час Гершовичу спешно сообщили: «Тебя Галич разыскивает». Оказалось – не забыл Александр Аркадьевич, все дела оставил, нашел-таки свободную студию и время и сделал эту запись в память об Илье, с тремя песнями и с небольшой взволнованной вступительной импровизацией.
– Последний раз мы с ним виделись на одном из моих так называемых домашних концертов. Туда пришли Габай с Галей, пришли, сели в сторонке скромно, где-то в конце комнаты.
Как всегда во время этих концертов, я выбираю какого-то одного слушателя, которому я пою, потому что нельзя одновременно петь всем. Таким слушателем на этот раз был Илья Габай…
песня галича, спетая илье
Ни гневом, ни порицаньем
Давно уж мы не бряцаем.
Здороваемся с подлецами,
Раскланиваемся с полицаем.
Не рвемся ни в бой, ни в поиск,
Все праведно, все душевно…
Но помни: отходит поезд,
Ты слышишь? Уходит поезд
Сегодня и ежедневно.
От скорости века в сонности,
Живем мы, в живых не значась.
Непротивление совести —
Удобнейшее из чудачеств.
И только порой под сердцем
Кольнет тоскливо и гневно:
Уходит наш поезд – в Освенцим,
Наш поезд уходит – в Освенцим,
Сегодня и ежедневно…
Галич пел и смотрел на Габая:
– Мне было радостно видеть в его глазах сочувствие, понимание… сопереживание. Их было много у меня – таких вечеров, – но именно этот вечер я запомнил из-за Габая, из-за его удивительно грустных и мудрых глаз.
Еще бы. Тема-то у них была – общая.
Жора Крапивянский – то бишь Георгий Николаевич – был человек вулканический. Крепкий, плотный, подвижный, толстые щеки быстро багровеют – хоть от смеха, хоть от гнева – веселые глазки блестят, говорит быстро, бурно и складно, природный рассказчик, Михайлов его слушал, как сирену Одиссей.
Жил Жора в Подмосковье, в собственном большом доме с немалым хозяйством, и был широкий хлебосол, водил дружбу со множеством народу – и вся эта его размашистая и разнообразная, в высшей степени деятельная жизнь держалась зарплатой его жены, красавицы врачихи, сам же он нигде не служил – тогда, в середине 60-х, когда Михайлов с ним познакомился.
Эх, отчего я не Лев Толстой? Сколько же колоритнейших лиц кучилось, кружилось, возникало, длилось и исчезало вокруг моего разлюбезного Михайлова – сейчас садись и пиши эпопею «Накануне свободы». И был бы там и незабвенный Жора, кем-нибудь вроде Васьки Денисова в «Войне и мире».
Михайлов не раз гащивал у него. А однажды в июне привез ему по уговору Цыпу, до сентября, когда все вернутся из отпусков и каникул.
Цыпа была сиамская кошка, вольнолюбивая, бесстрашная и синеглазая. Разыгравшись, могла одним взмахом распустить на человеке кофту или нанести сабельную рану. Михайлов ее сторонился, от забот о ней всячески уклонялся, но пару раз выпало ему провести с ней полный день. И оба раза, повинуясь безотчетному преклонению перед этим воплощением восточной независимости, он выводил кошку гулять.
Поводков и ошейников – для кошек! – тогда не то что в заводе, и в воображении не было ни у кого, это сейчас там и сям встречаешь котов на поводке – жалкое зрелище! Но чтобы Цыпу! С ее синими холодными глазами! И на поводке? И в ошейнике?
Нет, Михайлов просто брал ее на руки, выносил на травку сквера возле огромного, в квартал, дома и, отпустив, отправлялся за ней, держась поодаль.
Прогуливать в мегаполисе кошку без поводка – я так думаю, этим в истории человечества никто, кроме Михайлова, не занимался. Он делал вид что гуляет сам по себе. Не имея к сиамке никакого отношения, чтобы люди не подумали, будто он прогуливает кошку в мегаполисе. Догадавшись об этом, Цыпа устремлялась вдаль и вверх, ибо в отличие от собак кошки умеют фланировать по деревьям, яко по земли, – и остается только изумляться, каким образом Михайлову таки удавалось каждый раз возвращаться домой с Цыпой на руках.
