— Морошки полно.
— А клюква?
— Клюквы полно.
— А рябчики, глухари?
— Рябчиков, глухарей полно.
— Медведи?
— Медведей полно.
— А волки?
— Волков полно.
Я играл в поддавки, задавал вопросы с заведомо положительным ответом. Ну, в самом деле, почему бы не быть в Якутии волкам? Но и прервать начатую мной игру в вопросы-ответы тоже было неловко. Окидывая мысленным взором несметные богатства якутской флоры и фауны (те самые, что у нас в Чухарии), я наконец вспомнил:
— А как с оленями?
— Оленей полно. Только севернее. Здесь держат коров, лошадей.
Больше я не находил, о чем спросить.
Понимая мое состояние загнанности в угол, сосед смилостивился надо мною:
— Чего нет, так это брусники. Боров нет, вырубок нет, бруснике негде расти.
На языке у меня набухал, как чирей, один паскудный вопросик. Некоторое время я его загонял вглубь, даже делал вид, что уснул, но он все же вылез наружу. За что по головке меня не погладят...
— А евреи в Якутии есть?— спросил я с таким же видом, как бы спрашивал про барсуков и енотов.
Мой собеседник и на этот вопрос ответил исчерпывающе серьезно:
— В нашей республике проживает более полсотни национальностей. Сейчас к нам приезжают японцы, канадцы, полно американцев. Евреев тоже хватает.
Ну вот, я удостоверился, что в Якутии все есть, гораздо в большей степени, чем в Греции.
Кого скоро не останется в суверенной республике Саха (Якутия), так это нашего брата русских, если... Нас не станет даже на берегах Москвы-реки и Оки, если мы позабудем... нашу историю.
В Чарыпче (и других улусах) якуты справляли свой национальный праздник начала лета. Узаконенной государственный шаман, в меховой беличьей шапке, шаманил перед собравшимся на стадионе народонаселением. Повыступали должностные лица, по-видимому, рапортовали о трудовых и др. успехах. Жара давила анафемская, за тридцать градусов. Солнце било в затылок наповал. Якуты оправдывались перед нами, гостями из всех республик Российской Федерации, тем, что в Якутии лето всего два месяца, остальное зима. Зимой морозы за шестьдесят.
Нашу группу, как было расписано в сценарии, разобрали по трудовым коллективам Чарыпчи, для более пристального рассмотрения и собеседования. Нас с Владимиром Гусевым, председателем Московской писательской организации, профессором, etc., увел мужик очень крепкого телосложения, с лоснящимся от солнца и большой физической силы якутским лицом. Он сказал, что нас берут в свой дружеский круг чарыпчанские кочегары. Ведущий нас мужик, очевидно, был главным кочегаром. Он привел нас на край стадиона, где травяной покров футбольного поля иссяк, а естественный дерн не образовался, пригласил садиться на чем стоим. На обочине стадиона уже сидели, поджав ноги, кочегары Чарыпчи. Без лишних слов приступили к делу: из двух больших молочных бидонов налили в кружки кумыс, достали из полиэтиленового мешка конские мосолыги, среза́ли с них мясо, подавали гостям. Солнце шпарило нас из зенита; единственное облако в атмосфере — это облако гнуса, наконец сообразившего, где мы сидим.
Разговор с кочегарами, признаться, не клеился. Хранители тепла ни о чем нас с профессором Гусевым не спрашивали, даже как будто не замечали, жевали жесткое лошадиное мясо, прихлебывали кумыс, изредка что-нибудь говорили друг другу по-якутски. На мои вопросы давал ответы ведущий, тот, что нас привел. Выжимка из ответов такова (вопросы опускаю для краткости): «Лучшее мясо у жеребенка, когда он нагуляет двести килограммов веса. Пасутся кони на вольной воле, в тайге. Там же, на вольной пастьбе, доят кобылиц, что не так-то просто, надо уметь. Из надоенного производят кумыс; в чистом виде кобылье молоко не употребляют. Месячный заработок кочегара в Чарыпче около миллиона. Очень тяжелый труд, круглосуточно в котельных, особенно зимой. В отпуска никуда не уезжают, лето короткое, надо заготовить корм скоту. Косят, мечут стога круглые сутки, ладно, что в это время белые ночи. Колхозов нет и фермеров нет. Каждый где-нибудь работает и занимается хозяйством, держит скот, иначе не вытянешь. С завозом продуктов плохо...»
Сидеть на голой земле становилось невыносимо, конское мясо вышло мне не по зубам, кумыс не веселил. (Однажды в Монголии мы пили кумыс с моим другом, монгольским писателем Эрдэнэ, по образованию врачом-психиатром, он сказал: «Кумыс не пьянит, но приводит в легкую эйфорию».) Мы встали, отряхнулись... Один из чарыпчанских кочегаров на прощание помечтал:
