Со двора раздались ещё чьи-то шаги. Тяжело затопали по крыльцу. В дверь постучали.
Пепка бросился встречать гостей.
Коренастый сутулящийся старик лет под семьдесят, но выглядящий очень бодро, опустившийся, но, видно, из образованных, по-хрущёвски обритый наголо, собрался боком переступить порог, да и застыл, держа в руке потрёпанную соломенную шляпу с маленькими полями. Лет двадцать назад такие, может, ещё и носили – у деда подобная была, но на Жориной памяти в магазинах они уже не продавались. Заношенный до невозможности, заштопанный на локтях пиджак синего твида с широкими бортами и плечиками сшит был чуть ли не по послевоенной моде. И если вся прочая одежда гостя, включая стоптанные «лучевские» ботинки, говорила о том, что жизнь трепала её не на шутку и дотерпела до самого уже предела, то внешность этого крепкого, по-борцовски сутулящегося, но не согнутого старика также свидетельствовала о том, что жизнь его поломала и очень даже крепко ломала, но не сломила… И очень даже била со всех сторон, но он только сбился в комок, как ком масла из неснятого молока – и стал весь круглый, крепкий, кряжистый. «Как кулак!» – вспомнил Жора вертевшееся на языке слово и вдруг представил его боксёром-профессионалом на пенсии, но причём таким, что всю жизнь не нападал, а только, собравшись в кулак, напрягал мускулы, чтобы отражать сыпавшиеся на него удары.
Старик остановился в дверях. Согнув плечи, он наклонился и, нахмурившись, смотрел себе под ноги, при этом и вовсе сделался похожим на кулак.
– Что это у вас тут?
На пороге возле его ботинка лежала чёрная шапка-ушанка, которую давеча подложили Жоре под голову.
Пепка вмиг подскочил и, подобрав шапку, швырнул на печь:
– А, пусть и лежит, там, где лежала!
– Праходь, Борисович, – сказала цыганка. – Разам будем вечерять! Усе мы Канстантика добра ведали…
– Да что ты его хоронишь? – строго исподлобья посмотрел на неё гость и протянул руку сперва стоящему перед ним наследнику, потом Пепке. На сей раз со стороны нахала обошлось без паясничания и всяких театральных объятий.
– Прусаков… Дмитрий Борисович, здешний учитель, – представился скупо гость. – Не из местных, правда…
– А хто тутака тяпер из местных? – засмеялась цыганка. – Ай, Барисавич! Адне мы с тобой, нетутэйшия, удваих скора на всю вёску будем!
– Опять ты… – с упрёком прервал Борисович. – Вот вернётся Константик!
– Ой, не вернецца ён, не вернецца!.. – простонала цыганка. – Нешта мне на дурное думаецца… – и вздохнув, она обратилась к Жоре, рядом с которым усадили гостя – на большой грубо сколоченный табурет в торце стола. – Настауник гэта Константикау. Любиу яго вельми, дапамагау. Але ж, чым тут, халера, паможешь…
– Способный он! Такой способный! А физику лучше меня знал!
Жора заметил, как цыганка отвернулась к окну и в глазах у неё блеснули слёзы.
– Что ж тут, халера, зробишь… – кивнула она сама себе, сглотнув комок в горле.
Борисович ухватился за лацканы пиджака и упёрся спиной в перегородку, набычившись и словно бы проверяя, выдержит ли та… Потом неодобрительно покачал головой и исподлобья устремил на соседку взгляд в упор.
– И руки у него золотые, радиотехникой увлекался. На вас чем-то похож… – он поднял голову и внимательно посмотрел на главного иностранца.
«Фиолетовый» бросил на цыганку выжидающий взгляд.
– Браты двоюродныя, – нехотя пояснила она и отвела глаза. – Ты яго не мог ведать. Мати забрала у Польшчу неде пасля вайны. А вы ж, с Ядяй… мабудь, у пятидесятым?
– В пятьдесят четвёртом…
– Ну да. Як выпустили – так и пажанились. Двадцать гадоу адсидеу! – покачала головой цыганка. – Ай, божачки, двадцать лет!
– Восемнадцать… – уточнил сосед.
– Жиццё!..
«А за что?» – хотел было спросить Жора, но вовремя прикусил язык и только вопросительно посмотрел на упрямый, обритый по-хрущёвски затылок соседа, достававшего из кармана помятый конверт.
– Вот, – сообщил тот цыганке, разворачивая исписанный крупным почерком листок. – Пишет Иван Антонович, что не приедет…
– Ай-ай-ай, – покачала головой цыганка. – Сёлета першы год…
– Болеет.
– Барисавича друг по лагерю, – пояснила цыганка. – Рыбачит у нас, як лета, на озере кожны год. З самой Масквы еде…
