Смуглянку звали Лара, она вместе со вдовой матерью жила в доме замужней сестры и часто подолгу сидела в саду. Оставалось войти и заговорить. Гай брал это на себя, но друзья решили, что нужно переждать празднества. Не утерпев, рёт отвернулся от переминающихся с ноги на ногу сенаторов и младших жрецов и глянул на боковую галерею, где прятался Гай. Сын Фульгра хотел видеть все собственными глазами, а вот Гротерих предпочел бы оказаться от испакощенного храма подальше. Это были не его боги и не его царь, но спокойней от этого не становилось.
Взгляд наемника скользил по ставшим разноцветными колоннам, толпящимся на галереях золоченым статуям и изрезанным непонятными завитками вазам, в которые они с Гаем за пару ночей перенесли прах скадарийцев. Раньше мысль Квинта оставить воинов в их усыпальнице, как бы ее ни изуродовали, казалась верной, теперь, когда в Скадарион ввалилась толпа, Гротериху стало тошно. Как будто это он, мертвый, видит, как в рётских горах рушат столбы памяти и разрывают могилы…
Удар гонгов. Короткий базарный шум и тишина. Сенаторы и придворные замерли, ожидая владыку. Вечнозвездные вскинули мечи, приветствуя Мирона и следовавших за ним старших жрецов и консулов. Последним на ярко-желтые плиты ступил толстый Бротус, и Вечнозвездные перестроились, отсекая титанидов от безродной мелочи.
Первосвященник в ярко-синем облачении остановился меж двух алтарей — Солнечного и Лунного — и воздел руки, Мирон прошествовал дальше, поднялся по пологим ступеням на огороженную кованой решеткой площадку и поднял жезл. Жрецы что-то бросили в курильницы; сперва еле слышно, а потом все громче запел хор. Началось.
* * *
В начале церемонии Плисфий еще радовался утреннему договору с Менодимом, потом ноги, сердце и голова вынудили позабыть и богов, и политику, а хор все пел, к куполу возносился сизый горько-сладкий дым, от которого першило в горле, и до благодатных носилок было дальше, чем до ныне скератской Отрамы, — Мирон в своем пристрастии к театру сочинил целое представление.
Консул с ненавистью посмотрел на царское возвышение. Божественный вдохновенно размахивал увенчанным лунным диском жезлом. Дирижировал. Как всегда, когда слушать не хотелось, тщательно выпеваемые стихи лезли в уши с настойчивостью докучливых родичей.
В этом мире бросались на стены живые,
— тянуло множество уже не мужских глоток, -
Красным пеплом взметая горящую плоть,
В этом мире впервые сражались и пели впервые,
В этом мире стояли у…
Вступившие флейты окутывали словеса, словно одежды — вылезшего из бассейна толстяка. Плисфий не утерпел, вздохнул поглубже и тут же был наказан кашлем. Увенчанная венком из белых мальв башка досадливо дернулась. Царь не глядя подмахивал счета и приговоры, но малейшее пренебрежение к своим талантам помнил долго. Плисфий не раз растравлял в своих целях самолюбие Мирона, а теперь наглотался подлого дыма и сам оплошал…
— Верному слуге вечных Небес! Прими кувшин сей.
Поданный младшим жрецом кувшин был много тяжелей, чем хотелось. Мастер не рискнул украсть царское золото, но лучше б он оказался вором, да и прислужники могли расплескать хотя бы треть набранной в озере благодати. Не расплескали.
Теперь прорывающиеся сквозь аккомпанемент слова казались издевкой. -
Никогда вы не станете нами;
Вы смогли победить, но и только. И вам никогда
Не схватить под уздцы золотое предвечное пламя…
Первосвященник ударил посохом о выуженную из озера плиту, и самый юный из прислужников двинулся к священному бассейну. Наполнение началось. Сперва прислужники, затем — младшие жрецы, потом старшие и, наконец, консулы. Все они опрокинут свои кувшины, но вода уйдет в мрамор, как в песок. Тогда наступит черед божественного Мирона. Высочайшая чаша будет принята Отцом-Стурном, священные воды наполнят бассейн, и служба закончится…
Хор по-прежнему предрекал покусившимся на титанов смертным век за веком уныло брести по своим же следам, курения тлели и нещадно дымили, вереница жрецов синим хвостом тянулась меж алтарей Солнца и Луны. «Сочинение» Физулла иссякло, «находка» Нерониска звучала не столь уныло. Пожалуй, она была даже красива, хоть и мрачновата, но наслаждаться песнопениями, когда ноги спорят с головой о том, кому хуже?! Увольте.
