Стурнийская империя
1256 год Счастливой Эры
Небо было иссиня-лиловым, а на западе рыжим-рыжим, как цветки календулы, и по нему, низко наклонив рогатые головы, мчались свинцовые быки с мощными загривками. Их кусали за ноги юркие гончие, над ними кружили совы, и все — и псы, и быки, и птицы — были облаками, летящими сквозь закат, а он догорал. Догорает все — день, лето, молодость, человек, империя, звезда… Даже само Время когда-нибудь да сгорит.
— Время тоже когда-нибудь сдохнет, — сказал фавн и с хрустом раскусил рыжее — тоже рыжее — яблоко. — Да и шут с ним! Не жалко.
— Не жалко, — согласился Марк Карменал и подкинул в огонь пару шишек.
Костер горел, и небо горело. Оно казалось таким огромным, не то что огонек на краю чернеющего поля, только костерок будет жить и в ночи.
— Уплываешь? — Козлоногий зевнул и погладил свирель. — Нет бы налить, а то я весь язык отболтал с твоими титанами. Ну, жили, ну, не живут больше, тебе-то что?
— Любопытно, — соврал Марк и потянулся за плащом. Его ждала девушка. Странная девушка, которой не место в придорожной харчевне, но Агапе отыскалась именно там. Юная золотоволосая богиня, дочь радушного толстяка и жадной стервы. Богиня и фавн — не многовато ли для полного кур, сплетен и пыли местечка?
— Ты только при козулечке своей не сплохуй, — хмыкнул козлоног. — Девчонки, они такие, злятся, когда на луну таращатся, а не на них. Или давай я за тебя схожу, небось не напутаю…
— Нужен ты ей!
— А ты? — Фавн поскреб за ухом. — Ходят тут… Зарятся на цветочки.
Человек отмахнулся и растворился в темноте. Козлоногий знал много и еще больше выдумывал, но других готовых говорить о павших царствах Марк не нашел, сколько ни искал. Люди не помнили, кентавры злились, и немудрено — то, о чем стыдно и страшно вспоминать, забывают. Изо всех сил. Вырубая рощи и виноградники, придумывая новые имена, срывая до основания храмы и башни… Странно, что люди с конягами не попытались засыпать Стурн, разве что поняли, что убивать озера и горы дано лишь Времени. Убивать, размывать, уносить, что угодно…
Время не создает, не порождает, а рушит. Люди, что б ни плели жрецы, такие же дети Неба, как сгинувшие титаны и вымирающие полускоты. Бесплодное, полное зависти божество лишь натравило смертных на вечных, только это не повод возносить ему хвалы! Марк и не возносил, как не кланялся натыканным по всему Стурну императорским истуканам и не давал взяток императорским чиновникам; впрочем, давать было нечего — певец был бедней ящерицы. Обычно это его не заботило, но сейчас Марк не отказался бы от пары монет — купить Агапе опаловый — именно опаловый — убор. Колдовской камень как нельзя лучше подходил светлоглазой волшебнице, вчера потеснившей в душе Марка прежний мир и нынешние дороги. И ведь видел лишь дважды, а говорил и того меньше!
* * *
Отец засел за кувшин с очередным «лучшим другом», мать и бабушка были заняты в харчевне, сестры и брат спали. Оставались вечно торчащий у окон судья Харитон и сплетницы у источника — этих точно улицей не обойдешь. Агапе воровато оглянулась, раздвинула похожие на бурьян отцветшие мальвы и, рискуя порвать платье, перелезла через забор. Ни домашние, ни соседи не заметили, а на дороге никого не было: Кробустовы овраги путники предпочитают миновать засветло. Девушка снова огляделась, метнулась за стерегущие деревню тополя и замерла, прижавшись спиной к морщинистому стволу. Она ни разу не выходила ночью со двора и ни разу не встречалась с парнями. Старшие называли дочку харчевника послушной, подруги — трусливой, а ей просто не хотелось.
Сыновья соседей Агапе не нравились, может быть, потому что мать с бабушкой, выбирая жениха, пересчитывали чужое добро со сноровкой мытарей. «Невеста» молчала и думала о чем-то ей самой непонятном, а вчера это непонятное вошло в дом и улыбнулось.
