Аура и вправду бьёт наповал. Она и прежде светила мощно, а теперь, похоже, ещё сильней стала. У меня машина запаниковала. Минут пять её успокаивал. Благо, меня-то теперь приютские как друга распознают, а когда я сюда в первый раз вошёл, так чуть не сполз по стеночке. Помнится, бабушке меня чинить пришлось.
В дверь я позвонить не успел, выскочил Серёженька мне навстречу. Сияет, как самовар начищенный.
— Коля! Вы пришли! Я так рад вас видеть.
Ну да, ну да, я тоже рад. Улыбаюсь, киваю. Хватает меня Серёженька за рукав и в комнату тянет.
В комнате коробка с котятами.
Смотрю я на них. «Да, — думаю, — сильно же их пригрело где-то, что они даже здесь из коробки своей не вылезают». Следом за мною и девы в комнату насыпались, глядят на меня как коршунихи, спину взглядами сверлят. Тут наконец Серёженька люстру зажёг.
Присел я на корточки, разглядываю котят.
Напугать, значит, надо? Ну, за этим не заржавеет. Только завелась у меня другая идейка. Сейчас проверю.
Эх, красавцы!
Чудо, что за котята! Все трое — черныши, шкурки — точно угольные, глазищи — фонарики. У одного котёнка на лбу белое пятнышко, у другого — на передней лапе белый носочек. И только третий котёнок чёрен от носа до самых пяток. Сидят трое, хвостами лапы обогнув, смотрят на меня. У двоих глаза зелёные, а у чёрного котёнка — разноцветные, один зелёный, второй оранжевый.
Кажется, всё ясно.
Сижу, смеюсь. Эх, правильно я сделал, что в приют поехал! Будут у меня новости, которые многих порадуют… и не только живых.
Ну, что ж…
— У, — говорю, — мощные скоты!.. Ведьмины котищи! Проглоты мохнопузые! Наглые морды! Задницы ушастые!
Коты на меня с подозрением смотрят. Девы тоже.
А главный из троих, похоже, тот, который чёрный и разноглазый… Беру я его, значит, и от всей души в мордасы целую. И налево, и направо, и в самый нос тоже. Котёнок шипит, лапами размахивает, да только дядю некромага не так просто достать. Встаю я, выпрямляюсь, котёнка держу на вытянутых руках и, значит, ещё раз поцеловать примериваюсь.
Тут-то он и оборотился.
На руках у меня уже не невесомый котёнок, а кто-то существенно потяжелее. И этот кто-то мне пытается ногой под дых попасть. И даже достаёт — не так чтобы сильно, но всё-таки.
— Зря ты это, дядя! — рычит, разными очами сверкая. — Очень зря! — отплёвывается, и рукавом драным морду вытирает отчаянно.
Не морду уже — лицо.
Братья его тем временем по примеру коновода тоже в человеческий образ вернулись. Сидят на полу, в развалившейся коробке, и пялятся на меня как на врага.
Девы разволновались, защебетали, Серёга смеётся, я смеюсь и парня на ноги ставлю.
— Вот, — говорю, — и пугать не пришлось.
…А мальчишки, между прочим, одетые. Шмотьё на них грязное, рваное, сами они замурзанные… да не в том дело. У оборотней с одеждой отношения сложные. Настоящие оборотни перекидываются легко, с младенчества, но только голыми. Превращать одежду в шкуру и шерсть они учатся долго и тяжело, и не всем удаётся научиться. Это превращение — уже не инстинкты врождённые, а элементы настоящей сложной магии.
И такой магии в районных школах не учат.
Простых оборотней учат родители. Порой другие родственники, если дар передался через поколение или больше. Часто из сложной магии они только это и умеют — больше и не тянут, и не надо.
Сильных колдунов учат в университетах. В элитных армейских частях. Кое-каким редким чарам, бывает, и начальники на работе учат, как нас шеф учил.
Кто научил мальчишек?
— Ладно, — говорю, — а ну цыц! Притихли!
Достаю телефон из-за пазухи и номер Витькин набираю.
— Слободский! — говорю, — я знаю, где дети!
— Колян? Что?..
— Нашёл я детей, говорю, всех троих. Живы, кормлены, лечены, обогреты.
— Что?!
— И если какой ублюдок за ними придёт, — прибавляю, — то ни один живой ему не позавидует.
Светлые девы приютские, конечно, сами замурзаны как эти котята, и Серёженька-клирик дурачком выглядит. Но пламя их общей ауры, наверно, из космоса видно. Врага и злодея мигом в асфальт уложит и катком раскатает.
Долго потом девы «котят» чаем отпаивали и едой человеческой потчевали. Разговорить их мы все по очереди пытались, никому толком не удалось. Мальчишки угрюмые, злющие, взгляды — прямо «не подходи, зарежу». Я им про Витьку Слободского объяснить пытался — не верили. И мне не верили, и Витьке. Серёженька встревал, лепетал что-то — на него свысока смотрели, только что не поплёвывали. Девичье угощение уминали за обе щёки, а самих дев игнорировали, как пустое место. «Трудные мальчишки, — думал я, — завтра трудные подростки будут». Дело понятное, нелегко им пришлось. На свете живут недолго, а горя повидали, как не всякий взрослый. Жалко их, конечно. Но жалость отдельно, а того, кто мать их замучил, найти надо.
![Где-то под Смоленском [сетевая публикация]](/build/no_cover.398201c8.jpg)
