…Голованов покосился на Агеева, мирно посапывающего в кресле у иллюминатора, перевел взгляд на Чудецкого, который хоть и оклемался немного, после того как уже распростился с жизнью, однако окончательно так и не смог прийти в себя. Судя по всему, с парнем придется провести курс реабилитации, и сейчас ему требовался душевный покой, однако именно этого Голованов и не мог ему позволить. Все эти дни с Чудецким работали краснохолмские опера и следователь областной прокуратуры, он был практически изолирован от Голованова, а Всеволоду Михайловичу необходимо было самому осознать степень вины Чудецкого в убийстве девушки. Причем еще до того, как самолет приземлится в Москве.
Он покосился на сидевшего между ним и Агеевым парня, тронул за локоть:
– Не спишь?
– Какое там! – буркнул Чудецкий и открыл глаза. – Как представлю себе, что все эти дни с матерью творилось, так…
И он безнадежно махнул рукой.
– А ты что же, позвонить ей не мог, когда из Москвы со своим дружком сваливал?
Чудецкий только вздохнул.
– И все-таки? – настаивал Голованов.
– Василий запретил звонить. А чтобы соблазна не было, мой мобильник выбросил.
Парень, кажется, пошел на контакт, причем впервые после того, когда у него едва не вылезли глаза из орбит. Это он узнал, что сосед по номеру в гостинице вовсе не «господин Голованофф», а сотрудник охранного агентства, которому поручено вытащить Пианиста из того дерьма, в которое он попал.
– Может, глотнешь коньячку? – предложил Голованов. – За счастливое освобождение.
Чудецкий отпил глоток, и его лицо стало понемногу оживать.
– Еще глоток? – предложил Голованов.
– Да, спасибо вам.
Убрав бутылку с коньяком в карман, Голованов повернулся к Чудецкому:
– Послушай, Дима, я познакомился с твоей мамой, был у вас дома и… – замялся он на миг, – напрямую заинтересован в том, чтобы вытащить тебя из того, что вы сотворили в Москве.
– Лера?
– Да.
– Но как?! Что я могу сейчас исправить? – вскинулся он, и на его глазах выступили слезы. – Ведь она… теперь ведь ее не оживишь!
– Не оживишь, – согласился с ним Голованов. – Однако я не очень-то верю, что ты мог ее убить.
– Но она… да и Василий…
– А ты мог бы с самого начала?
Чудецкий сглотнул подступивший к горлу комок. Было видно, насколько трудно ему даются эти воспоминания.
– Ну-у в то утро мне позвонил Василий и сказал, что надо срочно лететь в Краснохолмск, где нас с ним уже ждут серьезные люди. Вот. Я сказал ему, что не могу: учеба, мол, и прочее, – тогда он сказал, что едет ко мне и обо всем поговорим дома.
Приехал, мы с ним здорово выпили, и я вроде согласился лететь с ним в Краснохолмск. Но сначала мне надо было встретиться с Лерой, иначе бы она мне этого не простила. Он согласился, и мы поехали к ней. Там выпили еще немного, и я опять сказал, что не могу сейчас бросить занятия ради какого-то Краснохолмска. Это же самое сказала ему и Лера. Вот тогда-то Василий и психанул здорово, он вообще был психопатом. Потом вроде бы успокоился немного и предложил выпить еще. Выпили и… На этом месте Чудецкий попросил глоток коньяка и только после этого смог говорить дальше.
– В общем, когда он меня разбудил, Лера лежала в луже крови, мертвая. И он сказал, что это я… приревновав ее к Василию.
– А ты? Ты-то что?
– Я не помню, ничего не помню.
– Идиот! – вырвалось у Голованова, однако он тут же постарался сгладить закипающие в нем чувства: – А где в это время лежал нож?
– На полу. Рядом с Лерой.
– И?..
– Василий поднял его с пола, завернул в тряпицу и бросил в свою сумку.
– Зачем?
– Сказал, что это теперь тот самый поводок, за который он будет таскать меня за собой, когда надо и куда надо. А если я вздумаю брыкаться…
Голованов, как на последнего идиота, смотрел на сына Марины. Наконец спросил:
– А этот нож… так и остался в той сумке?
– Да.
– А сумка… сумка где?!
– Сумка?.. – пробормотал Чудецкий. – Она… он ее в своем кабинете оставил, в «Аризоне», когда мы в аэропорт ехали.
Теперь уже из горлышка отхлебнул Голованов, подумав при этом, что в жизни везет только дуракам да таким вот наивным придуркам, как сын Марины.
Из телефонного разговора с Грязновым он уже знал, что «Аризона» опечатана, а все вещи, принадлежавшие Первенцеву, изъяты из клуба и дожидаются своего часа в сейфе следователя прокуратуры.
