Вполне понятно, что, чем большей властью и влиянием располагает та или иная личность, тем сильнее ее воздействие на ход вещей. Российские самодержцы в этом отношении на протяжении веков были вне конкуренции. Иными словами, для историка, изучающего процесс разложения царизма в последние годы его существования, установление удельного веса носителя верховной власти в этом процессе необходимо независимо от того, каковы были масштабы этой личности самой по себе. Оно необходимо и в связи с имеющимися на этот счет концепциями и суждениями.
Особое место неограниченных монархов в жизни государств, которыми они правили, послужило главным доводом в пользу идеалистической концепции истории как продукта и результата действий отдельных личностей, а не объективных законов. Отражая именно такой взгляд на ход истории, эсер М. В. Вишняк писал: «...ни одна форма правления не дает стольких оснований для пристального внимания к личности правителей, как абсолютизм, ибо самодержец не символ строя, а самый строй. От него исходят и в нем сосредоточиваются формально и фактически все начала и концы государства. Его личностью определяется социальный уклад, быт, иногда самый образ мыслей в стране». Поэтому оправдан интерес к его биографии, важен «анализ его личных пороков и добродетелей» >2.
Такая гипертрофированная оценка личности абсолютного монарха, разумеется, не научна и противоречит фактам. Утверждать, что Николай II определил социальный уклад и быт страны, которой он правил,— значит приносить истину в жертву красивой фразе. Однако это не просто риторика. За этой исходной посылкой стоит тезис, объединяющий всю белоэмигрантскую литературу, а впоследствии взятый на вооружение и значительной частью западной буржуазной историографии, который гласит, что, >4 будь в России в рассматриваемый период другой царь, ее история не узнала бы ни Февраля, ни Октября 1917 г. Когда М. Карпович J бросил свою крылатую фразу о человеческой глупости, еделавшей I в России революцию неизбежной, он, конечно, прежде всего адресовал ее царю и его ближайшему окружению. Уже этот историографический факт служит для советского историка основанием для того, чтобы заняться выяснением реальной роль Николая II в крушении трехсотлетней монархии.
Фактическим продолжением той же идеи является утвержденж о решающей роли Распутина. В ходе конфронтации «Прогрессивного блока» и царизма утвердилась четырехчленная схема: Распутин — Вырубова — царица — царь. Эту формулу Н. Врангель (отец белого генерала П. Н. Врангеля) в своих воспоминаниях выразил в следующих словах: «Государством правила его (царя.—
А. А.) жена, а ею правил Распутин. Распутин внушал, царица приказывала, царь слушался»>3. Согласно этой схеме, советы Распутина, которым безоговорочно следовала царская чета, и погубили монархию. Иначе говоря, будь в то время другой царь или, что равнозначно, обладай Николай II волей и характером, ход российской истории и судьба монархии были бы иными.
Подвергнуть обстоятельному разбору эту теорию необходимо еще и потому, что в 1920-х годах она отразилась в той или иной мере и в советской историографии. Тезис о Распутине как подлинном руководителе политики царизма в годы войны был широко распространен. Его усиленно пропагандировал М. Н. Покров* ский>4. Для В. П. Семенникова он был той осью, на которой вращались все его аргументы о реакционной и германофильской политике царизма в период войны. В последние годы в советской литературе наметилась тенденция развенчать тезис о главенствующей роли Распутина как несоответствующий действительности. Наиболее решительную попытку в этом плане предпринял Е. Д. Черменский в своей последней работе >5. Указанная тенденция наблюдается и в работах некоторых западных буржуазных историков.
Таким образом, в целом нет единства взглядов на роль личности Распутина, а между тем выяснение этой роли связано с принципиально важным вопросом о случайности или закономерности падения царизма.
Сказанным определяется задача последующего анализа. Следует установить: а) что представлял собой Николай II как политическая фигура, включая сюда не только
