И было утро... - страница 142

— Ну, собака, — ответил отец Александр, ничуть не смутившись, — собака почти человек.

Однажды у одного новообращённого нашего христианина я спросил, какая разница между православием и католичеством. Разумеется, имел в виду не ритуалы, а философское различие.

Мой знакомый почему‑то сильно рассердился на этот вопрос. Подозреваю, рассердился потому, что не знал, в чём разница.

— Какое невежество! — воскликнул он. — Как можно православие сравнивать с жалким католичеством?

Зная эрудицию отца Александра, я задал ему тот же вопрос. Ответ, однако, был неожиданный.

— Да никакой разницы, — с жаром ответил он, — мы нагромоздили баррикады с обеих сторон и только сейчас начинаем их разбирать…

В самом деле, если ты пьёшь живую воду из могучего источника учения Христа, имеет ли особое значение форма сосуда, которым черпаешь эту воду? Имеет ли решающее значение, как ты пьёшь эту воду? Стоя? Сидя? Маленькими глотками или залпом?

Разумеется, надо уважать традицию народа, который так, а не иначе привык утолять свою жажду. Но и нельзя не понимать, что чем меньше человека утоляет само учение, чем автоматичнее он пьёт из сосуда знаний, тем придирчивее он относится к форме сосуда: чтобы скрыть своё равнодушие к его содержанию. Эти маленькие хитрости человеческой психологии не раз приводили к великим религиозным раздорам.

Я тогда ещё не знал, что именно эта беспримерная широта взглядов отца Александра (кстати, отличительная особенность всей русской философской и религиозной мысли), его страстное желание примирить и включить всех в работу на ниве духовного возрождения России, вызывала в некоторых людях яростную ненависть к нему. Может быть, ближайшие друзья об этом знали, но я ничего не знал, а сам он никогда об этом не говорил.

После его страшной, трагической гибели выяснилось, что он получал угрожающие письма. Но даже от жены скрывал, чтобы не волновать. Она потом говорила, что в последнее время вечерами, приходя домой, он тут же зажигал свет во всех комнатах. При его ясном уме и спокойном мужестве — что это означало? Идёт охота? Отгонял зверей светом? Хотел показать, что в доме гости, и нападать надо не сейчас?..

Но до всего этого было далеко в тот первый вечер нашего знакомства, о котором я сейчас вспоминаю. Разговор зашёл об одном священнике, которого арестовали, и, так или иначе, вынудили публично отречься от своих взглядов. После этого отпустили на свободу, и он тяжело переживал своё малодушие. Оказывается, отец Александр его хорошо знал.

— Это прекрасный человек! — воскликнул он, — я говорил ему всегда — церковь не место для политической проповеди. Всегда! Но он не слушал. Значит, неубедительно говорил. Я виноват. Никак не выберусь в Москву. Надо утешить его. Он прекрасный человек…

Я заметил, что некоторые атеисты, не все, но некоторые, при подобных обстоятельствах держались более стойко.

— Да, — согласился отец Александр, — так бывает. У атеиста, если он при этом честный человек, вырабатывается за жизнь огромная практика опоры на самого себя.

Религиозный человек, и это доказывает история, не раз проявлял чудеса стойкости. Но человек есть человек со всеми его слабостями. Бывает, в трудные минуты верующий вдруг утрачивает связь с Богом. Телефон не соединяет с небом. Бывают такие минуты и дни. И тут религиозный человек делается слабее атеиста: у него нет привычки опираться на самого себя. Он силён, пока связан с Богом…

Разговор зашёл о литературе. Далеко не со всеми его мыслями я мог согласиться, но то, что он говорил, было интересно, неординарно, самобытно, прочувствованно. Как всегда, речь зашла о Солженицыне. Я сказал, что Солженицын при всех своих огромных достоинствах, видимо, писатель без воображения. Когда он писал о лично пережитом или о том, что было близко его личному опыту, он был велик. А когда стал писать о том, чего лично не знал, это потребовало большого писательского воображения, и талант его потускнел.

Отец Александр круто не согласился:

— Что вы! Что вы! Я знал Александра Исаевича. Это был интереснейший собеседник. У него была редкая фантазия!

Я не стал спорить на тему о том, что бурная фантазия интересного собеседника и воображение писателя это не одно и то же.