Жалко, что вокруг много сволочей и дураков, вот и Совесть Эпохи оказался гнидой. Я слишком много играл. Все играют. Служил стране. Вертелся ужом на сковородке, притворялся и потому побеждал. Покрутись еще разок, Алекс, повертись, с тебя все это, как с гуся вода. Извивайся, крути хвостом, как ошалевший тигр, подлизывайся, как сука последняя, жизнь всегда на твоей стороне, разве не спасает тебя Господь даже в самых безумных экстремальных ситуациях? Одиночество всегда с тобой, и все закончится одиночеством. Где я сейчас? Ау-ау! Иногда залезаешь на кокосовую пальму, сосешь молочко из ореха и вглядываешься вдаль: не показался ли на горизонте фрегат с надутыми парусами. Не заняться ли пиратством? Или еще круче: людоедством. Жаль, что времени осталось не так уж много…
И это все зажать в руке —
Пусть светят звезды вдалеке!
Шагай вперед, веселый робот!
…Шагай, старик, вперед, шагай, тебе и не такое приходилось! Что жизнь и смерть? Фата Моргана — и только. В конце концов, все мы превращаемся в пыль. И наша участь мгновенна, как и вся жизнь. Мгновенна. Все это не ново и совсем не откровение. Настроение чудесное, все в ажуре, все здоровы и, главное, живы, тебя все любят, вот и сын подарил мобильник, который открывается: «Привет, самый дорогой, единственный и неповторимый!» Немного иронии, но это свойственно всей династии. Настроение отменное, хотя день нещадно мрачен, природа давит, пригибает, но и фиг с ней, впереди — огни, а в небе вечно-ласковые звезды.
Браунинг не пришлось искать, он лежал в толстой папке с разными раритетными бумаженциями: ученический билет времен средней школы, регистрационное удостоверение на могилу отца, пропуск в санчасть, пара неотправленных писем и прочие мелочи. Браунинг хранился с военных времен, настоящий, бельгийский, с четырьмя патронами, он чуть поблескивал и явно гордился своим возрастом. Найден в оврагах во время детской игры в войну, опробован в хмельном виде уже в зрелом возрасте, — пуля расколотила лампочку и вошла глубоко в потолок. Давние игры. Он погладил пистолет и ощутил приятный холодок стали. Череп, конечно, не сохранится, мозги разлетятся по сторонам и загадят всю мебель. А может, просверлит маленькую дырочку, пронзит аккуратно, без ущерба для так называемой окружающей среды. Экологически чисто. Вызовут милицию. Зря, все равно все дела возьмут в свои руки наши, монастырские. Надо предусмотреть мелочи и оставить телефон службы. Может, вообще все замнут, словно ничего и не произошло (дежурный так и доложит шефу: «Никаких происшествий не произошло»). Может, проводят, как положено, с салютом (это греет). Или совсем тихо, без всяких выстрелов, словно столетнюю бабку, у которой давно перемерли все родственники.
И хрен с ними.
Они любить умеют только мертвых.
Нет, они даже мертвых любить не умеют, они ненавидят всех, кто мешал или мешает.
Умереть, не создавая дискомфорта.
Он тщательно расчесал пробор, усмехнулся. Остатки прежней роскоши. Аккуратно, стараясь не пораниться, выбрился старым «жилеттом». Надел любимый твидовый пиджак, натянул белые брюки для форса, потер пистолет и положил его в карман. Осмотрел в последний раз комнату и вышел на улицу.
Парк, продуваемый ветром, встретил пением листьев, он все удалялся и удалялся, пока не добрел до полянки.
Жаль, что не завел собаку. Хотя… Бедная собачка потом выла бы, скучала.
Ни о чем не надо жалеть.
Все было прекрасно, могло быть и хуже.
