Хватит убивать кошек! - страница 109

. Итак, несмотря на неокантианский протест против формализации гуманитарного знания по образцу естественно-научных дисциплин, эта последняя тенденция в 1920–1930-е гг. в целом оказывается доминирующей. Именно в эти годы возникают социальные науки в узком смысле слова — как статистически выверенные техники управления общественными процессами, — концепция, которой в послевоенном мире было суждено большое будущее. Одновременно происходит консолидация «университета-фабрики», ориентирующегося на подготовку узких специалистов для торжествующего индустриального общества. Рассуждения Э. Гуссерля о кризисе европейской науки в результате распада целостного характера знания относятся именно к этому времени и понятны на этом фоне[316].

Новый впечатляющий рост университетов приходится на послевоенное тридцатилетие. Он был связан как с динамическим развитием экономики, так и с научно-технической революцией. Несмотря на подъем марксизма в Европе (а отчасти и благодаря ему, поскольку марксизм характеризовался крайним объективизмом), эпистемологический оптимизм и сциентизм, обычно связанные с уверенностью в демократических ценностях и в науке как основе демократии, наряду с неолиберальными политическими теориями в целом определяют интеллектуальный климат. Тенденция, которая сформировалась в межвоенный период, теперь на фоне победы над одним и холодной войны с другим тоталитарным режимом добилась преобладания. Несмотря на расцвет социальных теорий, выразившийся прежде всего в структурализме, социальные науки в американском прагматическом варианте гораздо более, чем в европейском теоретическом, могли рассматриваться как политическое орудие. Их рост и завершение их институционализации в университетах происходят именно благодаря ожиданиям практической отдачи в области социального планирования — особенно в 1960–1970-е гг., когда на почве прогрессистских иллюзий возникает кратковременный союз между левоцентристскими политическими движениями и социальными науками[317]. Важным аспектом институционализации социальных наук была интеграция левой политической культуры в университет. Массовый отход левых интеллектуалов от марксизма завершил превращение социальных наук в идеологию демократии. Они не только создают инструменты практического управления обществом, но и определяют культурно-антропологический тип интеллектуалов, их самосознание. Интеграция герменевтических практик в университет облегчила их политическую нейтрализацию, и релятивистский флер, характерный для 1960-х гг., вполне уживался со сциентистскими идеалами.

Серебряный век социальных наук — сопутствующий признак государства всеобщего благоденствия. Франсуа Фюре, прошедший характерный для эпохи путь от коммунистического активизма начала 1950-х гг. к неолиберазизму 1970–1980-х, имел все основания утверждать, что историки его поколения прожили счастливую жизнь[318]. На их долю хватило прогрессистских иллюзий, равно как и рабочих мест и возможностей печататься. Коллеги из других социальных наук могли бы повторить признание Фюре. Социальные науки, какими мы их знаем сегодня, с их традициями, достижениями, проблемами и разочарованиями, сформировались именно в период «блестящего тридцатилетия» после Второй мировой войны.

В 1970–1980-е гг. тенденция мирового развития изменилась, и мы до сих пор находимся в нисходящей фазе цикла, о котором мы не знаем, является ли он среднесрочным или долгосрочным, — иными словами, ждет ли нас впереди новый подъем или (что, увы, не исключено) разложение государства всеобщего благоденствия в ходе глобализации[319]. Противоречия проекта социальных наук, равно как и университета в целом, с неизбежностью проявились на этом фоне. Рост университетов сильно замедлился, и вновь заработала система блокировок, напоминающая 1920–1930-е гг.

Однако нынешняя фаза развития университетов существенно отлична от предшествующего периода замедления их роста. В 1950–1970-е гг. на Западе был совершен такой рывок, который в развитых странах окончательно разорвал связи с традиционным обществом. В частности, в них практически исчезло крестьянство, которое в XIX — первой половине XX в. являлось преимущественным объектом культурно-просветительной деятельности демократии, а следовательно,