— Ты едва не окоченел в детстве?
— И это все решило, закалило меня, — он похлопывает ее спину, став совершенно пунцовым. Сам себе качает головой. — Все, Берислава, хватит. Давай спать.
Она желает поспорить. Желает сказать что-нибудь еще, спросить… но верно расценивает, что не стоит. По одному взгляду.
Кажется, эта женщина понимает его лучше, чем кто бы то ни был.
— Хорошо, — выдыхает. И, в защищающем жесте обвив собой, кладет голову обратно на грудь. В область сердца. — Только помни, что никогда этого больше не повторится. Я не допущу.
* * *
Отравление, чем бы ни было вызвано и как бы ни протекало, оставляет Сигмундура в покое уже на следующий день.
Проснувшись на рассвете, он жалеет, что отпросился у Рагнара на двое суток, чувствуя себя достаточно сносно по сравнению с вчерашним днем, и потому не залеживается в постели.
Берислава, выглянувшая из дома на веселый лай Кьярвалля, бегающего по толстому слою снега и характерный стук ударов топора о дерево, застает китобоя рубящим дрова. В бессменной синей куртке, с перетянутыми кожаной резинкой волосами цвета вороного крыла, и оскалом на вернувшихся к нормальному цвету губах.
Он похож на одичалого, обладающего недюжинным ударом охотника — мускулы ходят даже под верхней одеждой, лицо сосредоточенно, а дыхание регулирует столкновение топора с поленом. Бериславу с ног до головы окутывает этой вспышкой мужской силы, вырвавшейся на свободу сразу же, как ей дали волю.
Качнув сама себе головой, завернувшись во второй безразмерный наряд китобоя, она выходит наружу.
Светит солнце, снег блестит, мороз явно стал меньше с ночи, хоть еще и пощипывает лицо, а небо голубое. Такого голубого неба за все свое пребывание в Гренландии она еще не видела. Ничего от ледяной ночи, никакого упоминания волков, даже следов их не осталось. И ни облачка на небосводе.
Кьярвалль, серо-белый, как снежинка, завидев хозяйку, спешит к ней, на своих пока еще маленьких лапках проваливаясь в сугробы. Но тут же выскакивает из них метко пущенной стрелой, продолжая путь.
— Зайчишка, — с улыбкой поймав щенка, девушка целует его мокрый черный нос, — вот тебе сегодня раздолье, да?
Сигмундур останавливается, завидев девушку. Резко выдохнув, отбрасывает в сторону разрубленное полено.
— Ты неумолим…
Он разминает плечи.
— Я лежал весь вчерашний день. Так и с ума можно сойти, Берислава.
— У тебя только недавно спал жар, Сигмундур.
— Уже давно.
Он держится немного на расстоянии, смотрит на нее по-особому. Девочка, что читается в ее глазах, наверняка догадывается, почему так происходит. И спешит все исправить, не глядя на то, что и сама немного смущена. Вчерашняя ночь навсегда все изменила. Между ними — в том числе.
Он показал свою слабость.
Она теперь все знает.
Ей теперь и выбирать.
— Привет, — отпустив хаски, Берислава в два невесомых шага, быстро, оказывается рядом с мужчиной. С опаской глядит на топор в его руках, но, сама себя успокоив, отбрасывает эти мысли. С удовольствием его обнимает, по-детски тепло уткнувшись носом в ключицу.
— Привет, — настороженно к ее дальнейшим действия отвечает китобой. Но топор кладет рядом с поленницей. Обнимает маленькую фигурку.
— Я надеюсь, ты чувствуешь себя достаточно хорошо, чтобы это делать.
Сигмундур прикидывается, что недовольства в ее голосе не замечает.
— Так оно и есть.
Он лаконичен, удушающе спокоен. Но Берислава видит, чувствует, что все далеко не так просто. Не тянет резину.
— Спасибо за вчерашнюю ночь, Сигмундур.
— Тебе спасибо, — ей чудится, или на его щеках вправду проступает капля румянца?
— И о нашем разговоре… — девушка тоже торопится, но старается быть убедительной и честной, не тараторить, — мне правда очень, очень жаль.
Ее аккуратная, добрая ладошка, еще не успевшая замерзнуть на улице, касается его лица. Сигмундур вздрагивает, разгадав ее замысел.
Зеленые омуты Бериславы мерцают. И в этом мерцании для мужчины воплощается, полыхнув пламенем надежды, вся его жизнь.
— Ты спросила однажды. Я теперь ответил…
— Ты тоже сбежал из дома, — она сострадательно ведет пальцами по его скуле, поднимаясь к бровям, — поэтому ты меня понял, да? И не стал осуждать? Ты принял меня.
