Просто… закрывается.
Со всей своей металлической силой ударяет убегающую Бериславу по левой ноге.
Девушка даже вскрикнуть не успевает, как сбивает локти об бетонные полы раздевалки.
* * *
Сигмундур, не потрудившись как следует набросить на бедра полотенце, покидает ванную разъяренным.
Во всей своей необхватной мощи, обрадованный сильным оргазмом, но им же и до предела разозленный из-за появления неожиданной вуайеристки, мужчина спешит к раздевалке, дабы нагнать беглянку.
Конечно, у нее уже было достаточно времени, чтобы скрыться, но если вдруг попалась медлительная, если вдруг задержалась у двери или у самого ангара, уйти не получится.
Сигмундур не чувствует стыда, но раздражение чувствует. И злость, пышущая в нем, окрашивает мир в красный фильтр кислоты. Разъедает сознание.
Прерывисто выдохнув, он с силой распахивает дверцу между коридорчиком к душевой и раздевалкой, выходя наружу.
К преследованию он готов как никогда. Согревшаяся под душем кожа вообще не ощущает холода.
Но преследование никому не требуется. Горе-вуайеристка здесь. На полу. В бордовой парке, черных джинсах, выцветших до синих, и сапогах на тонкой подошве. Лежит, как ребенок постанывая и поглаживая свою левую ногу, а по щекам текут слезы.
— Справедливость существует, — жестко замечает Сигмундур.
Беглянка всхлипывает, вздрогнув всем телом, и утыкается глазами в пол. Ее потряхивает.
Длинные волосы цвета красного дерева, собранные в косу, пронзительный зеленый взгляд, лицо, бледное и худое, с острыми скулами, и здоровенный синяк справа от глаза. Лиловый уже.
— Слышала, что подглядывать нехорошо?
— Слышали, что двери закрываются? — дрожащим голосом язвит она.
Сигмундур хмыкает, всматриваясь в лицо девчонки. Сколько ей? Восемнадцать есть? Неестественно молодая.
— Ты кто?
— Одеться не хотите?
— Ты кто? — с нажимом, прищурив глаза, переспрашивает Сигмундур. Эта игра начинает его раздражать. В жизни китобоев вообще мало радостей, а такая девчонка и ее поведение, пусть даже запоминающееся, отнюдь их не добавляет.
— Я просто хотела согреться, — она поджимает губы, — я вас не искала.
— Но нашла. И видела больше, чем надо. Кто тебя пустил?!
Беглянка на глазах бледнеет. Даже не столько бледнеет, сколько сереет. На лбу выступают капельки пота. Она воровато смотрит на него, будто все, что происходит — его рук дело, а потом как-то обреченно глядит на свою ногу.
— Дверь была открыта…
Сигмундур не верит такой игре. Они все умеют играть, на то и относятся к женскому полу. И чаще всего играют с ними, мужчинами. Это их заводит.
— Я ее всегда закрываю.
— Не закрыли… — она чуть приподнимается, а лицо, наоборот, опускает. Из бело-серого оно становится розовым, румяным. — Мне нехорошо…
— Нехорошо тебе должно было быть раньше, — грубо докладывает мужчина, нависая над девчонкой. Кожа да кости, ей богу. Где таких берут? Она чудесно говорит на его языке, но явно не отсюда. Здесь таких не бывает. У всех особые черты лица, узнаваемые, а у нее… другие. И холода боится. Кто из потомков викингов боится холода?
Его близость девушку доводит.
— Не могу…
Она как впервые глядит на его руки, мокрую кожу на груди и животе, на тонкое полотенце на бедрах, спадающие на лицо пряди. Задерживает взгляд на отросшей не так давно бороде, утыкается в глаза. Смотрит в них полминуты, не моргая. Как в игре.
А затем ее собственные, такие зеленые, закатываются.
* * *
Тащить девчонку в свой дом Сигмундуру пришлось на плече.
Вначале он воспротивился этой ненамеренно проскользнувшей затее. Во-первых, она ему не нравилась. Во-вторых, она подглядывала за ним в душе. В-третьих, он чудовищно, просто до невозможности устал, а нести лишние килограмм пятьдесят по снегу — не лучший способ расслабить мышцы.
Он серьезно намеревался оставить вуайеристку в раздевалке, на усладу другим китобоям, что уже часа через три будут здесь, дабы выйти в море на рассвете. У некоторых нет женщин и они, определенно, смогут развлечься, что накажет маленькую извращенку. А некоторые, быть может, окажутся достаточно сердобольными, чтобы оказать ей помощь. Хоть в их среде рассчитывать на такое, разумеется, было бы довольно смело.
