— Ну, уж что у нас в Ректе случилось — почище будет, — махнула рукой Ганна.
— А вот то–то, что и там черти разгулялись, — возразила Мария. — Помнишь, у Гречихи ты мальца три года тому назад принимала?
— У Гречихи? У него ещё дом на самой окраине?
— Про дом не знаю. А мальца ты принимала — мне кум говорил.
— Помню. Дом на окраине. Он ещё лет на двадцать своей жены старше. Так что случилось, говори толком!
— То–то, что старше. Пошла его баба в баню, взяла с собой дитя. Помыть чтобы. Да и говорит этому Гречихе — смотри, мол, старый чёрт, приходи быстрее к бане. Как я позову — возьмёшь мальца и в хату. Она его намного моложе, вот и взяла дурную привычку «старым чёртом» называть. Помылась, вытерла малого и кричит в двери — ты тут, старый чёрт? А из–за дверей отвечают — тут, мол. Пар кругом, ничего не видно. Она мальца в двери подала — вроде мужу. И стала мыться дальше. А тут стук в двери — где, спрашивает муж, наш малец, я за ним, дескать, пришёл. Та ему и говорит — я ж тебе его отдала. Выскочила она, обошли с мужем вокруг бани — а там следы копыт к забору ведут. А после забора и вовсе пропадают, будто кто в небо полетел. Тут только и поняла она, что не мужу мальца отдала, а чёрту. Не надо было мужа старым чёртом обзывать.
— Почему чёрт — может, так кто дитя украл? Цыгане какие? — пожал плечами Василь и проворчал: — У нас чуть что, сразу нечистых поминают.
— А то и дело, что самый настоящий чёрт. На снегу следы копыт были, а за забором исчезли. Как пить дать, это был чёрт. Да и у нас в Ректе черти Пятро и Г але горя наделали. Что–то не так у нас в округе, раз черти так разошлись. Может, ещё и не последняя беда.
— Что ты — накаркаешь! — испуганно воскликнула Ганна и перекрестилась на висевшие в углу иконы.
— Ну да ладно — давай про Катьку поговорим. Для того ведь и звала, — махнула рукой Мария.
— Ну, вы тут гадайте, а я в хлев схожу, свиньям есть дам, — предупредил Василь и вышел во двор.
— Ты пока в хату не заходи — я тебя сама позову! — крикнула Ганна мужу вдогонку.
— Ладно! — донёсся едва слышный ответ Василя.
Мария расстелила на полу принесённые с собой белые рушники и усадила на них Катьку, заставив предварительно сбросить с себя всю одежду. Без одежды Катька чувствовала себя неуютно, но атмосфера таинственности и загадочности, всегда сопровождающая любое гадание, помогла девушке преодолеть первоначальное смущение, и дальше она стала чувствовать себя спокойнее.
— Боже ж ты мой — до чего исхудала! Одна кожа и кости! — всплеснула руками Ганна.
Она не видела Катьку голой всего несколько дней — совсем недавно они мылись в бане, но теперь ей казалось, что за эти несколько дней дочь ещё больше осунулась и похудела.
Мария поднесла палец к губам, призывая к молчанию, и принялась бормотать вполголоса какие–то заклинания. Ганна с интересом следила за её действиями.
Закончив бормотать, Мария извлекла откуда–то из глубин принесённой с собой торбы пучок сушеной травы. Попросив у Ганны огня, подожгла траву и принялась обкуривать ею Катьку. Девушка закашлялась от дыма, но Мария, успокаивая, ласково погладила её по голове:
— Тихо. Тихо. Дым всё скажет. Это буркун–трава, от её дыма ничего не скроется.
Дым был совсем не едким, но каким–то особенным — с лёгкой и немного пряной горчинкой.
После того как истлел первый пучок, Мария достала из своей торбы второй и вновь принялась обкуривать Катьку. Постепенно вся хата наполнилась дымом. Стало трудно дышать. У Катьки, Ганны, да и у самой Марии на глазах появились слёзы.
Ганна закашлялась, будучи не в силах больше сдерживаться, и нетерпеливо спросила:
— Долго ещё?
Мария лишь отмахнулась:
— Терпи и молчи, а то всё испортишь.
Гадалка подожгла ещё один, самый большой, пучок травы, подойдя к Катьке, ещё раз основательно окутала девушку дымом и, не дожидаясь, пока буркун истлеет, потушила его прямо ладонями, истёрла в мелкую труху, посыпала её на голову Катьке и отчётливо произнесла:
— Буркун, дай свою силу! Дай знать, кто мешает жить, кто недоброе задумал? Что за хлопец к Катьке ходит? Что он за человек? Как его отвадить?
При словах о хлопце Ганна внимательно посмотрела на дочь, но та была словно во сне и лишь покачивалась в такт словам Марии.
