Проследив за ним в окно, Ганна отчётливо увидела висящий сзади голый, с небольшой кисточкой в самом конце хвост.
— Ну и образина! Так и есть — чёрт. А ну, выйду я на улицу. — Г анна осеклась на полуслове, взглянув на принесённый ей ужин.
На блюдах лежали окровавленные собачьи лапы и лошадиные кости. Рядом — горка желудей. В принесённом стакане вместо вина виднелась красная, ещё свежая, не успевшая загустеть то ли свиная, то ли ещё чья–то кровь.
Ганна зажмурилась, пытаясь избавиться от наваждения, некоторое время постояла с закрытыми глазами, наконец, попыталась осторожно открыть левый. На столе стояла самая обычная еда — искусно приготовленная, румяная дичь и неизвестно как сохранившиеся до весны яблоки и груши. Но стоило Блинихе приоткрыть правый, как тут же она вновь увидела собачьи лапы, лошадиные кости и горку желудей вместо фруктов. Закрыв правый глаз, Блиниха видела обычный стол, открыв — прежнее наваждение. «Да это не простая мазь, если она позволяет видеть то, что не всем положено видеть и знать, — рассуждала про себя Ганна. — В поганое место я попала — знать, и этот Перчшинский пан не простой, сильно с нечистой силой спутался. Надо мне отсюда завтра же выбираться, от лиха подальше».
Ужин не лез в рот, но Ганна, чтобы не вызывать подозрений, когда стемнело, незаметно выплеснула содержимое стакана за крыльцо, а дичь или то, что ею только казалось, скормила бродившим неподалёку собакам. Закрыв правый глаз, она съела два яблока и грушу и, открыв глаз снова, увидела, что горка желудей стала совсем маленькой.
Проснувшись с восходом солнца, Ганна вышла во двор. Теперь всё было совсем иным — по двору сновали не крестьяне, а черти с рожками и свиными рылами. Сам же роскошный особняк был скорее похож на огромный сарай, сложенный из чёрных промасленных брёвен. Стоило Блинихе закрыть правый глаз, как перед ней была прежняя картина.
— Что — во двор погулять вышла? — раздался позади Г анны знакомый молодой голос.
Блиниха обернулась и увидела позади себя панича. У него было такое же мерзкое поросячье рыло, а из–под волос торчали небольшие жёлтые рожки.
— Да вот — домой тянет. Загостилась я у вас. Может, уже отпустите, — Ганна старалась ничем не выдать своего волнения. — Попросили бы вы своего отца, а то мне боязно — уж очень строг.
— Мы, Перчшинские, такие — никому спуску не даём, — ухмыльнулся панич- чёрт. — Ну да ладно, я спрошу. Будь здесь — я слышал, что отец тебя и сам собирается отпускать.
— Слава тебе, Господи! — перекрестилась Ганна.
Панич поморщился и пошёл к отцу.
Блинихе хотелось бежать от страха прочь из этого заколдованного, нечистого места, где не только паны, но и дворня, как на подбор, оказалась из нечистых, но мысли о возможном вознаграждении заставляли её терпеть. К тому же ещё неизвестно, как бы поступили Перчшинские в случае её самовольного отъезда — нечистые, они и есть нечистые, от них можно что угодно ожидать.
«Господи, хоть бы отпустили! И зачем я только эту мазь трогала — лучше бы не видела всех этих страхов!» — Блиниха нервно мерила шагами флигель, ожидая известий от Перчшинского.
Часа через два появился пан в сопровождении сына. Блиниха загодя, чтобы не выдать себя неосторожным возгласом или взглядом, перевязала правый глаз.
— Что это у тебя с глазом? — подозрительно спросил старший Перчшинский вместо приветствия и пристально посмотрел на Ганну.
— Разболелся глаз — на свет больно смотреть, — пояснила Блиниха, полумёртвая от страха, что всё раскроется.
Перчшинский некоторое время смотрел на Ганну, затем, наконец, нарушил неловкое молчание:
— Сослужила ты службу хорошую мне. Правду люди говорили, что лучшей бабы мне не найти. Лучше любых докторов. Можешь ехать — тебя отвезёт тот же кучер, что привёз нас сюда. Поедешь в экипаже. Возьмёшь золота и серебра — там уже всё грузят. Чего больше хочешь — золота или серебра?
— Куда нам, холопам, золото — только лихих людей приваживать. Мне бы серебра, — пояснила Ганна, неожиданно вспомнившая предостережение хута.
— Одно серебро? — удивился пан.
— Ну, разве что немного золота. — замялась Ганна.
