Хуан-Тигр не стал спорить с доном Синсерато и пошел вместе с ним. Донья Марика встретила гостей радостным щебетанием и взмахами огромного веера из птичьих перьев. Свой лысый, без единой волосинки, череп она каждое утро раскрашивала жженой пробкой, рисуя локоны, разделенные пробором, который донья Марика прочерчивала вязальной спицей. Ее безгубый сморщенный рот был похож на петельку, а глазки казались мышиными. Вся она – воплощенное жеманство, приторная льстивость, надоедливое кокетство. И если Гамборена сопровождал каждое свое высказывание веселым смехом, то донья Марика, со своей стороны, видела подвох в каждом высказывании собеседника, которого старушка (а ей было уже за семьдесят) кокетливо похлопывала веером по плечу или по щеке, вовсе не задумываясь о том, что в ее возрасте это выглядит довольно нелепо. То и дело вытаскивая из кармана леденцы, она заглатывала их своими беззубыми деснами, чмокая, как сосущий грудь младенец.
Эрминия, сидевшая в темном уголке, приветствовала Хуана-Тигра произнесенным нараспев «Добрый вечер». При этом она, с намеком на реверанс, слегка привстала со стула, не подняв, однако, головы от своего рукоделия. В присутствии Хуана-Тигра Эрминия испытывала неодолимый страх и не осмеливалась даже взглянуть ему в лицо. Пока он оставался у них в гостях, она вязала в темном углу, уверяя, что для этого ей не нужно света.
Старуха и священник, после того как к ним присоединился Хуан-Тигр, возобновили прерванную партию. Хуан-Тигр скорее угадывал, чем видел прячущуюся во мраке таинственную фигуру Эрминии: лицо было от него совершенно скрыто. Да он и понятия не имел, какое оно, это лицо, поскольку ни разу не обращал на него внимания. Теперь же, придя в себя после недавних переживаний, Хуан-Тигр опять очутился во власти прежних чувств. Любопытство, страх, ненависть и желание отомстить той женщине, которая отвергла Коласа, овладели им с новой силой.
«Это мы, барышня, еще посмотрим, кто кого… Вот ты отказала кавалеру, равного которому нет в целом свете. Или ты ждешь, что к тебе посватается прекрасный принц? Да еще, говорят, ты не желаешь жить под одной крышей со мной? Интересно, почему бы это? Можно подумать, будто я какая-то мерзкая, вонючая скотина! Ишь, принцесса на горошине, что ты о себе возомнила! Да кто ты такая? Или у тебя, можно подумать, кровь голубая? Твой отец, Валенсией, был всего-навсего бродячим торговцем, который носил товар на спине, как верблюд или улитка. Люди говорили, что этот мошенник был и на руку нечист, такты, голубушка, не забывай об этом… А твоя мать… Тоже мне семейка – горе-торговцы, голодранцы! Все обдиралы, обманщики – и отцы, и дети! Это у них в крови: все они ворюги, негодяи… Ну так и что же из всего этого следует? А вот что. Ты уж извини меня, мое золотко, но вот что я тебе скажу. Помнится, что твоя фамилия по отцу – Буэнростро.[29] Ну-ка, Эрминия Буэнростро, посмотрим, правда ли ты такая уж раскрасавица и такое ли у тебя хорошенькое личико, как можно подумать, судя по твоей фамилии. Посмотрим, посмотрим, что за рожу ты скорчишь, когда узнаешь, какой я тебе приготовил подарочек! Тебя ждет беда. Эка невидаль – хорошенькая мордашка! Да и то: красота что вода, ускользнет – не заметишь. Из-за хорошенького личика мужчина может погибнуть – вот и я тоже погиб, Господи помилуй… Ну уж нет: теперь-то ты мне за все заплатишь, или я не Хуан-Тигр!»
– Вот валет без штиблет, хоть и щеголем одет! – проскрипел дон Синсерато, у которого в запасе был большой набор рифмованных восклицаний. – Тили-тили-тили-тили, дурачина-простофиля! Ходите, дон Хуан! Где у вас глаза – прозевали вы туза! Тише-тише вы, без крика, донья, донья вы Марика! Где же ваша карта? Нету? Прозевал – гони монету! Эхем-эхем-эхем-эхем, дон Хуан, не слышно смеха. Он витает в облаках – ха-ха, ха-ха, ха-ха, хах! Гамборена смотрит в оба… Вот она – любовь до гроба. Черви козыри, десятка… Что-то зачесалась пятка. Что ж не видно нашей крали? Вот вы снова проиграли. Наша жизнь – сплошной обман. Отыграйтесь, дон Хуан. Эхем-эхем-эхем-эхем, ну потеха, ну потеха! Ха-ха, ха-ха, ха-ха, ха! Далеко ли до греха?
