Дебендро сделал еще один глоток и пробормотал:
— Хорошо! Хорошо! Очень хорошо, Хира! Ты произнесла прекрасную речь! Не согласишься ли ты выступить с нею в обществе «Брахма-Самадж»?
Его насмешка задела Хиру за живое.
— Я не позволю вам смеяться надо мной, — сказала она голосом, в котором слышались слезы гнева. — Нехорошо смеяться над любовью бедного человека. Я не верю в предрассудки и не считаюсь с ними. Но я горжусь тем, что я не падшая женщина. Я поклялась в душе, что никогда не стану добиваться вашей любви ценой позора. Если бы вы любили меня хоть немного, я отказалась бы от этой клятвы. Я не верю в предрассудки и пренебрегла бы позором ради вашей любви. Но вы не любите меня. Тогда ради чего я должна запятнать свое имя, лишиться чести, опозорить себя? Вы не упустите женщину, если она попала к вам в руки. Возможно, и меня вы сначала боготворили бы, но со временем забыли... А если бы и помнили, то только для того, чтобы посмеяться надо мной в кругу своих друзей. Ради чего же я стану вашей рабыней?.. Но если бы вы полюбили меня, я целовала бы ваши ноги...
Дебендро молча выслушал признание Хиры. Он понял ее состояние.
«Теперь ты у меня в руках, — подумал он, — и я заставлю тебя плясать под мою дудку. Как только мне это понадобится, ты сделаешь для меня все, что нужно». С этими мыслями он покинул дом Хиры.
Но Дебендро не знал этой женщины.
В полдень Сришчондро-бабу пошел в контору. Все домочадцы отдыхали после обеда. Гостиная была заперта на ключ.
Во дворе у входа в контору на подстилке дремал, положив морду на лапы, терьер. Какая-то влюбленная служанка, улучив момент, подсела к смешливому слуге, тайком покуривала и шепталась с ним.
У себя в спальне Комолмони вышивала ковер. Прическа у нее растрепалась, но вокруг никого не было, кроме Шотиш-бабу, без конца лопочащего что-то и пускающего слюнку. Сначала Шотиш-бабу старался стащить у матери шерсть, но, обнаружив, что стража не дремлет, принялся лизать глиняного тигра. Сидящий неподалеку кот наблюдал всю эту картину. У него был чрезвычайно серьезный и невозмутимый вид, как у существа знающего и опытного. «Что за жизнь у людей? Вечно заняты какими-то коврами или куклами. Нет у них настоящего дела, не заботятся они о пище для котов. Что с ними будет на том свете?»
Ящерица у стены, задрав голову, следила за полетом мухи. Вероятно, она тоже в душе была недовольна поведением мушиного рода.
Прилетела бабочка. Вокруг Шотиша, уплетавшего сладости, собралась стая мух и муравьев, которые тоже пускали слюнки.
Через некоторое время ящерица, так и не поймав муху, уползла в другой угол. Зевнул кот и, не предвидя немедленных изменений в человеческой морали, степенно удалился. Улетела бабочка.
Расстроенная Комолмони отложила вышивание и завела разговор с Шотиш-бабу:
— Скажи, пожалуйста, Шотиш-бабу, зачем люди ходят в контору?
— Буль-буль-буль... — ответил малыш.
— Шотиш-бабу, никогда не ходи в контору.
— Гум! — ответил Шотиш.
— Что такое «гум»? — спросила Комолмони. — Чтобы сказать «гум», не надо ходить в контору. Не ходи, а то боу[39] будет ждать тебя и плакать.
Слово «боу» Шотиш знал хорошо. Комолмони часто пугала его «боу», которая придет и побьет его.
— Боу побьет! — сказал он.
— Имей в виду, если пойдешь в контору, боу побьет. Трудно сказать, сколько бы продолжалась такая беседа, если бы в комнату не вошла, протирая сонные глаза, служанка с письмом в руках. Комола взглянула на конверт — письмо оказалось от Шурджомукхи, — распечатала его и стала читать. Прочитала раз, потом еще и еще раз, и лицо ее сделалось печальным. Шурджомукхи писала:
«Дорогая! Ты уехала в Калькутту и совсем забыла меня, ничего не пишешь. А разве ты не знаешь, как я всегда жду твоих писем?
Ты спрашивала о Кундонондини. Она нашлась. Ты будешь рада узнать об этом. Помолись Дурге. Могу сообщить тебе еще одну приятную новость: скоро свадьба моего мужа и Кундо. Эту свадьбу устраиваю я. Замужество вдов разрешается шастрами — значит, в этом нет греха. Свадьба состоится на днях. Ты уже не успеешь приехать, иначе я пригласила бы тебя. Если сможешь, приезжай ко дню украшения ложа
