— Ты уж, братец, вовсе, яко угр, стал. Не Унгвар, но Ужгород — тако сей градец исстари кличут, — с грустным вздохом заметил Василько.
— Да тут не токмо угром — волком станешь, без волости сиживая! — недовольно ворчал Рюрик.
— Надобно нам с боярином Вышатою потолковать. Другом, товарищем ратным отцу нашему он был, — предложил Василько.
Теперь уже очередь грустно вздыхать пришла Володарю.
— Что, озёра синие Аннушки, свет Вышатичны, покоя не дают? Может, ты и прав, да только чем нам Вышата поможет? Тем паче ехать обратно на Волынь, в Ярополковы лапы, в пасть волчью — нет, пускай другие охотники туда суются!
Так ни к чему покуда не могли прийти братья. Не знали они, как им теперь поступать, что делать. Володарь собирался уже было ехать в Ужгород, в угры, Василько думал о службе в Царьграде, Рюрик вообще никуда уезжать не хотел.
Сидели они, смотрели друг на дружку, спорили, кусали уста.
…Однажды хмурым вечером постучались в ворота Перемышля несколько закутанных в мятелии[64] всадников. Стояла поздняя осень, последний палый лист, прибитый холодными каплями дождя, догнивал на сырой земле. Сан вышел из берегов, бурлил, клокотал, грозя порушить мост. В столь унылую пору пустели оживлённые шляхи. Потому и таким нежданным был приезд неведомых гостей.
В горнице терема один из прибывших стянул с головы шелом с прилбицей[65] волчьего меха, пригладил взъерошенные волосы, попросил испить кваску.
— Ты, что ли, Давид?! Здорово, княже! — узнал вдруг Рюрик такого же, как и они, безземельного, князя-изгоя Давида Игоревича.
— Он самый, братцы! — рассмеялся Давид. — Вот, прибыл к вам. Такое дело! Человека одного привёз.
Он расстегнул алый плащ-корзно[66], подбитый изнутри мехом, стал стягивать через голову кольчугу. Сняв, передал её челядину, расположился по-хозяйски на лавке посреди горницы, знаком подозвал высокого худощавого молодого человека лет двадцати со смуглым лицом, облачённого в долгую суконную хламиду. Густые чёрные волосы незнакомца перехватывала золотистая лента. Несмотря на невеликие лета, он уже успел отрастить довольно долгую окладистую курчавую бороду.
Остальные спутники Давида, повинуясь жесту княжеской руки, вышли из горницы.
— Ну, Халдей, сказывай, не боись! Такое дело! Пред тобой братья Рюрик, Володарь и Василько! Сыновья князя Ростислава. Того, которого отравил в Тмутаракани коварный греческий катепан[67]!
Володарь недовольно нахмурился. Чего это вдруг Давид напоминает им о старой горестной истории? В прошлое лето безудельный родич тоже гостил в Перемышле, засматривался на их сестру Елену, ходил осторожно вокруг да около, вёл неторопливые, но настойчивые разговоры о том, что не мешало бы им породниться, стать друг дружке ещё ближе. Тогда Рюрик с братьями ответили Игоревичу так: сами мы без волостей, яко и ты. Вот получим уделы — и будем о сестре с тобой толковать.
Ко всему прочему сама юная Елена, а стукнуло ей в ту пору всего-то пятнадцать годков, и думать не хотела о браке с Давидом.
— Хитрый он. Не поймёшь, где правду глаголет, где лукавит, — говорила юная девица братьям.
Сейчас Елена живёт у матери, в городе Сплите, и мать, по слухам, ищет ей доброго жениха.
Уехал в прошлое лето Игоревич из Перемышля ни с чем, а теперь вот снова заявился, подмигивает лукаво, видно, имеет что сказать.
…Тем временем незнакомец отвесил братьям низкий земной поклон, после чего по велению Давида расположился на лавке и заговорил мягким, завораживающим голосом:
— Моё имя Халдей, так зовут меня на Руси. Я прибыл к вам, о светлые князья, из солнечного города Таматархи. Меня послала иудейская хазарская[68] община.
Рюрик и Володарь опасливо переглянулись.
— Какое же тебе до нас дело, Халдей? Чем мы, князья-изгои, полезны хазарам Тмутаракани? — спросил Володарь.
— В прошлом году, о достопочтимые князья, Господь избавил нас от опасного врага — князя Олега. Он сильно притеснял хазарскую общину города, имея дружбу с дикими горцами — касогами[69] и аланами[70]. И с половцами[71] он тоже дружил. Душил налогами, мешал торговле. Места наши в городском совете заняли коварные греки и хитрые армяне. Мы оказали важную услугу киевскому князю Всеволоду…
