— Нет, тысячу чертей, убирайтесь оба! Разве я стал уже трупом, что во́роны подрались из-за меня? Я не хочу ни псалмов, ни обеден.
— Он богохульствует! — воскликнули в один голос служители враждующих культов.
— Однако, надо же верить во что-нибудь? — сказал капитан Дитрих с невозмутимым равнодушием.
— Нет, задуши меня чума, я не верю ни в бога, ни в чорта. Убирайтесь оба и дайте мне умереть, как собаке.
— Ну, так и умирай, как собака, — сказал пастор с негодованием, удаляясь.
Монах осенил себя крестным знамением и подошел к постели Бевиля.
Ла-Ну и Мержи остановили пастора.
— Сделайте последнюю попытку, — сказал Мержи, — пожалейте его, пожалейте меня!
— Милостивый государь, — обратился Ла-Нy к умирающему, — поверьте старому солдату: увещания человека, посвятившего себя богу, могут облегчить последние минуты умирающего. Не следуйте внушению опасной суеты и не губите вашей души из-за красного словца.
— Милостивый государь, — отвечал капитан. — Я не сегодня начал думать о смерти. Мне не нужны чьи-либо увещания. Я не краснобай и сейчас, готовясь к смерти, меньше, чем когда-либо, склонен говорить красные словца. Но, чорт меня побери, мне совершенно нечего делать с поповскими баснями.
Пастор пожал плечами, Ла-Ну вздохнул, оба медленно отошли, понурив головы.
— Товарищ, — сказал Дитрих, — должно быть, тебе чортовски тяжело, что ты говоришь такие слова?
— Да, капитан, чортовски тяжело.
— Ну, в таком случае надеюсь, что господь бог не посетует на ваши речи, которые, как две капли воды, похожи на богохульство. Но когда все тело прострелено, чорт возьми, прострелено из пищали, то позволительно утешения ради слегка почертыхаться.
Жорж улыбнулся и снова стал пить из фляжки.
— За ваше здоровье, капитан! Вы — самая хорошая сиделка для раненых.
Говоря это, он протянул ему руку. Капитан Дитрих пожал ее с некоторым волнением.
— Чорт! — произнес он по-немецки. — Значит, если бы мой брат Геннинг стал католиком, я бы также мог в одно прекрасное время прострелить ему живот полным зарядом пищали. Вот тебе и объяснение предсказания Милы!
— Жорж, дорогой товарищ, — застонал Бевиль жалобно, — скажи мне что-нибудь; мы сейчас умрем — это ужасная минута… Думаешь ли ты теперь так же, как прежде, когда обращал меня в безбожие?
— Конечно, как прежде. Храбрись, через несколько минут страдать перестанешь.
— Но этот монах толкует об адском огне, о чертях, вообще я не знаю о чем, — все это так огорчает меня.
— Это глупый вздор!
— А вдруг это правда?
— Капитал, завещаю вам панцырь и шпагу. Хотел бы предложить вам что-нибудь получше за это славное вино, которым вы меня так великодушно угостили.
— Жорж, друг мой, — снова начал Бевиль, — это будет ужасно, если правда все, что он говорит… о вечности!
— Трус!
— Да, трус, легко сказать… Струсишь, когда дело идет о вечных мучениях.
— Ну, так исповедуйся.
— Ответь, пожалуйста, уверен ли ты, что ада нет?
— Еще бы!
— Нет, ответь, вполне ли ты уверен в этом, побожись, что ада нет!
— Я ни в чем не уверен. А если дьявол существует, то мы увидим, насколько он черен.
— Как, ты не уверен в этом?
— Говорю тебе — исповедуйся.
— Но ты станешь смеяться надо мной.
Капитан не мог удержаться от улыбки, потом серьезно произнес:
— На твоем месте я, конечно, исповедался бы. Это верное дело! Человек, которого поисповедуют и намажут маслом, приготовлен ко многим неприятностям.
— Ну, хорошо, я сделаю по-твоему. Начинай!
— Нет.
— Ну… Говори, что хочешь, а я умру добрым католиком. Пожалуйте, отец, помогите мне прочитать «Confiteor»[78] и подсказывайте, ежели я позабыл.
Пока шла исповедь, капитан Жорж сделал еще глоток вина, потом, положив голову на свое жалкое изголовье, закрыл глаза. Он лежал спокойно около четверти часа. Потом сжал губы, вздрогнул и застонал от боли. Мержи, думая, что он умирает, громко вскрикнул и приподнял его голову. Капитан сейчас же открыл глаза.
— Опять! — произнес он, слегка отталкивая брата. — Прошу тебя, успокойся, Бернар.
— Жорж, Жорж, это я тебя убил!
— Что делать, не я первый из французов, убитый братьями, не думаю, чтоб я был последним. Виноват я один. Когда господин освободил меня из тюрьмы и взял с собою вместе, я поклялся не обнажать оружия… Но когда я узнал, что это несчастный Бевиль подвергся нападению, когда до меня донеслись залпы, я решил участвовать в боевом деле.
