В 1969 году народный поэт Башкирии 75-летний Сайфи Кудаш обратился с письмом о судьбе Жумабаева к первому секретарю ЦК КП Казахстана Д.А. Кунаеву:
«…Из глубины сердца и с выстраданной искренностью М. Жумабаев говорил в этом стихотворении: «В прошлом, когда над всеми народами восходило яркое солнце, я ошибся. Однако я ошибся, служа своей отчизне. Я не поехал на съезд Алаш-Орды, я не участвовал в его работе. Я, подобно некоторым, не ходил в адъютантах у руководителей Алаша. Я осознал, что партия Алаш не нужна казахскому народу. Теперь я увидел своими глазами и понял, что лишь Коммунистическая партия может правильно решить судьбу казахского народа. Если Коммунистическая партия представляет 90 процентов народа, Алаш – всего 10. Я защищаю 90, потому что, всей душой отдавшись, служу советской власти» (смысловой перевод). Разве это не похоже на исповедь? Но ему не поверили. Почему? Трудно сказать, но, кажется, не последнее значение имели личная неприязнь, месть и ложно понятые принципы классовой борьбы».[225]
На письмо ответа не последовало: реабилитированный в 1960 году, Магжан Жумабаев по-прежнему оставался для коммунистов сомнительной фигурой, и стихи его не выходили…
Обратимся к мнению комиссии ЦК Компартии Казахстана по изучению творческого наследия Магжана Жумабаева, Ахмета Байтурсынова и Жусупбека Аймаутова: «Стихотворение «Голос девяноста», написанное им в 1927 году, характеризует не только политическое лицо поэта, но и свидетельствует, насколько далеко продвинулся он как художник новой эпохи. В этом произведении поэт от чистого сердца заявляет, что он сторонник девяноста, то есть большинства народа, которое наперекор всему решительно ведет обновление родного края».[226] Так, в 1988 году коммунистическая экспертиза наконец поверила М. Жумабаеву…
Стало быть, все заключалось не в содержании стихотворения, а в желании ударить – в том смысле, которое вкладывал в это понятие Голощекин. А смысл этот состоял в уничтожении, искоренении национального, Голощекин хорошо понимал, что национальный поэт, по сути своей, противостоит пролетарскому интернационализму, уничтожающему национальную духовность, – а, стало быть, такому поэту верить нельзя. Да и сам казахский народ не внушал Филиппу Исаевичу никакого доверия: самого «передового» класса – рабочего – он почти не имел, слушался своих баев и мулл, такой народ, по его разумению, подлежал долгой и кропотливой советизации, в которой, конечно, не следовало «бояться крови».
Вся интеллигенция была под подозрением, и потому Голощекин зорко следил за каждым ее шагом, время от времени вставляя в свои речи пассажи о том, что совершенно случайно обнаружил ту или иную вредоносную идею.
В том же докладе на Шестой конференции он говорил:
«Я случайно натолкнулся на одну статью в «Энбекши-казах» (по-казахски он, естественно, не читал, а потому следует, что явно издевался над делегатами-казахами. – В.М.) о художественной литературе… Статья построена на тенденции подыгрывания под марксизм, в частности по вопросу – может ли быть (?) социалистическая культура. Я вам зачитаю заключительный образ: «Казахский национализм – не имеет колонизаторствующего характера. Он не добивается верховенства и подчинения себе кого-либо, он лишь хочет защищать себя, спасти себя и, если сможет и сумеет, – достичь, добиться равенства. Пока на деле не будут приравнены массы национальных меньшинств – национализма не изжить».
…Абсолютно неверно, абсолютно вредная постановка.
«Национализм» казахского рабочего, бедняка-добиться равноправия с европейским бедняком. Это здоровый «национализм», правильный. Национализм наших баев, буржуазной интеллигенции, у них он какой – невинненький? Посмотрите, как в период до Октября и после Октября этот националистический щенок вырастает в очень большую националистическую собаку (смех). Есть «национализм» в кавычках, то есть стремление к равноправию, здоровый, правильный, и мы должны ему помогать, а по националистической верхушке байских идеологов надо бить».[227]
И здесь казахский рабочий класс и «бедняк» противопоставлены – народу».
