«Что у нас сейчас опасного в ауле? – вопрошал Голощекин далее. – Перебеднячить или перебайствовать?.. От перебеднячивания большой опасности нет… Я, товарищи, повторяю, на этом можно было бы даже не останавливаться и тем паче делать из этого большой шум, но поскольку об этом нет-нет да и говорят, надо несколько обратить на это внимание… Тут, если мы начнем бить стекла на почве уклонов, холодно будет. Так нельзя. Нужно учесть особые условия казахского коммуниста.
…Терпение, терпеливость, воспитание, самообразование и величайшее доверие тем, которые уклоняются».[189]
Терпеливым и заботливым воспитателем представлял он себя публике вначале.
Потом началась беспощадная борьба. «III пленум Казкрайкома ВКП(б) единодушно осудил все эти группировки (С. Садвокасова, С. Ходжанова, Т. Рыскулова. – В.M.) дал решительный отпор их попыткам сбить партийную организацию Казахстана с ленинского пути. Пленум… призвал партийные организации, всех коммунистов «вести решительную борьбу с идеологическими и организационными извращениями партийной линии в казахской организации… усилить идейную борьбу с идеологией Алаш-Орды, националистическим (правым) и «левым» уклонами среди казахских коммунистов».[190]
Голощекин поставил задачу расслоить аул, вызвать в нем классовую борьбу, что не могло не встретить сопротивления.
Это была не первая попытка приезжих большевиков стравить людей в казахском ауле. Еще в январе 1923 года на 3-й казахстанской конференции в докладе председателя Казсовпрофа Вайнштейна зазвучал «боевой призыв оставаться непримиримым к угнетателям… усилить наступление на класс эксплуататоров – баев и беков».[191]
Тогда еще, как вспоминал впоследствии писатель Сабит Муканов, Садвокасов и его единомышленники «выступили открыто. Они откровенно заявляли, что в казахских аулах никогда не было угнетателей и угнетенных, а значит, не могло быть и никакой классовой борьбы… Свою, на сей раз пространную, речь Садвокасов так и закончил:
– Прочтите наоборот слово «база». Получится «азаб». («Азап» по-казахски – беда, мука, мученье). Буква «п» звучит в разговоре почти как «б». Классовая борьба, кроме беды и мук, ничего не принесет казахскому аулу».[192]
Но в 1923 году все осталось на уровне теоретических споров. С прибытием Голощекина дело изменилось: тот же С. Муканов, воссоздавая в своих мемуарах июль 1926 года, пишет:
«Не без удовлетворения я узнал, что владычеству «правых националистов», объединившихся в Оренбурге, приходит конец. Филипп Исаевич Голощекин, первый секретарь Казкрайкома, оказался не только необычайно работоспособным человеком, но и дальновидным – не без хитрости – политиком. Он, опираясь на краевую партийную организацию, разбил ходжановскую группировку и устранил Ходжанова от руководства. Крепко досталось и Садвокасову. Он стал робким, осторожным и перестал открыто высказывать свои националистические взгляды. Но скрытно он пытался по-прежнему проводить свою политику. Однако не так-то легко было провести Голощекина, старого коммуниста, прошедшего до революции школу большевистского подполья. Садвокасов напоминал сейчас лодочку на море в бурю. Вот-вот набежит та волна, которая ее опрокинет».[193]
Внедрение классовой борьбы в казахский аул широко началось в 1927 году. 14 февраля «Советская степь» напечатала статью Александрова «К вопросу об Октябре в ауле».
«…Деревня пережила свой Октябрь, – писал автор, явно имея в виду благотворную деятельность комбедов, – а в ауле же мы сейчас не разрешили вопроса Октября, а только поставили его в повестку дня… Мы имеем диктатуру пролетариата в центре и господство бая в ауле».
Крайком командировал журналиста Габбаса Тогжанова на три месяца в один из аулов Джетысу, и вскоре, 4 июля, в газете появилась первая его статья «Аул как он есть». Иллюстрация к теоретическим положениям пленума вышла красочная. Как выяснил автор, все шесть коммунистов селения ходят в мечеть и молятся Аллаху. Секретарь ячейки признался, что всеми делами заправляют баи, аткаминеры и муллы.
«В протоколах пишем, что перевыборная кампания прошла хорошо, но это все вранье…» Шестидесятилетний член партии простодушно и серьезно пояснил, почему он посещает мечеть: «Осталось жить немного. На старости лет как я могу забыть Бога. Если меня исключат за это, то ничего против не имею».
