Тут же, по ходу заседания, Голощекин взял слово:
«…Третье, на чем хочу остановиться, это вопрос, затронутый тов. Мусиным, о том, что мы не можем построить аульную ячейку, пока не изменятся основные социально-экономические и другие условия в ауле. Как будто бы логически это правильная мысль, но не верная… При диктатуре пролетариата мы строим сначала этот субъективный орган, который это изменяет… Мы строим совет трудящихся, мы строим коммунистическую партию, которая будет переводить в Казахстане аул на иные рельсы…».[123]
Обратим внимание на это красноречивое свидетельство. Вновь Голощекин проговаривается и ясно дает понять, с какой целью и с какими задачами он приехал в Казахстан. Он приехал – делать революцию. По его убеждению, здесь, на этой огромной территории, не связанной с центром путями сообщения, которой так трудно руководить, Октябрем и не пахло. В стране существует уже девять лет диктатура пролетариата, а здесь, по Голощекину, ни пролетариата, ни диктатуры. Все надо начинать с нуля. Строить совет трудящихся, строить коммунистическую партию.
Советизация аула – это же, по сути, советизация Казахстана. Поэтому «продвинуться во всех отраслях нашей работы, без организации казахской бедноты мы не можем», – говорил Голощекин на Втором пленуме.[124]
* * *
Еще на Пятой конференции в 1925 году Филипп Исаевич четко дал понять, что казахи, по существу, не нюхали Октября. Он формулировал тогда свои мысли даже с какой-то теплотой к людям, ему никогда не присущей (должно быть, это и были те абстрактные люди, которых надлежало осчастливить, ибо по неразвитости своей, по недомыслию своему они так и будут по-прежнему влачить темную, беспросветную жизнь в своей бескрайней степи). Он явно любовался собой в момент начала выполнения той колоссальной задачи, которая стояла перед ним, – советизировать эту отсталую республику с ее широченными просторами, неграмотными кочевниками, кучкой националистов, засевших в партаппарате и в учреждениях культуры, открытых или тайных алашординцах, для которых главное – чтобы не трогали их народ.
«…Мы берем линию на рабочих, на казахов, на массу казахской нации как таковую, на бедняка, на батрака; к ним, товарищи, мы еще не прикасались (выделено мной. – В.М.). Вот к этому источнику, источнику энергии и источнику народного разума, источнику здоровых инстинктов, мы еще не приложились. Ведь суть лозунга «Лицом к аулу и деревне» – приложиться к этому народному источнику, начать пить из этого источника, а не ту водицу, которая стоит годами и немного попахивает»[125].
Это было заключительное слово Голощекина на конференции. Ясно, что как опытный оратор он вряд ли составлял заранее на бумаге текст выступления, а говорил от себя. Какое-то странное впечатление производит его речь. При всем косноязычии, тавтологии и множестве демагогических оборотов, свойственным его многочасовым докладам, Филипп Исаевич крайне редко прибегал к образной системе выражений. И вот не раз и не два – многократно – он употребляет слово «источник», относя его непосредственно к людям: источник энергии, источник народного разума, источник здоровых инстинктов, наконец, называет все это – людей? – народным источником (?!) и договаривается до того, что надо начать пить из этого источника.
То, как он приложился к источнику по имени казахский народ, в последнее время стало известным, – разве что в числе жертв этого приложения исследователи никак не сойдутся: то ли миллион двести тысяч человек, погибших с голоду, то ли миллион семьсот тысяч…
Что же можно-то пить из «народного источника», то есть, буквально осмысливая образ, из народа, из людей?
Только одно – кровь.
…Помню, я осторожно листал серо-желтые истлевающие листы газеты, частенько полуоборванные по краям – подшивка была за 1927 год, – когда увидел вдруг перечеркнутый крест-накрест портрет. Голощекин был снят в профиль, против солнца: курчавые волосы и бородка отсвечивали сединой, взгляд нацелен и жесток, нижняя губа поджата, нос длинный, нависающий, но не мясистый, а хрящеватый и как бы энергичный, и – хищно вздутое крыло ноздри. Позировал ли он фотографу или тот схватил характерное выражение лица? Все-таки снимок был явно нерядовым, поскольку воспроизводили его в газете в дальнейшем часто. Зная нравы журналистов, вполне можно представить, что они были «в курсе» вкусов первого руководителя и прекрасно осведомлены о его неравнодушии к этой фотографии. Потому и старались почаще тиснуть портрет на полосе… Так вот, кто-то из читателей подшивки, а быть может, еще не подшитой газеты, размашисто перечеркнул профиль «ответственного секретаря крайкома тов. Голощекина», и, как видно, давным-давно: фиолетовые чернила выцвели до предела. Пониже кудлатой мефистофельской бородки большими печатными буквами вкось тянулась сопроводительная надпись: «УБИЙЦА». Это был номер «Советской степи» от 30 мая 1927 года…
