Стадо сократилось скорее всего наполовину, до 20 миллионов голов скота, но Совнарком скрывал правду, показывая в отчетах, что осталось 30 миллионов голов, и поставки мяса высчитывали исходя из этой цифры.
Непосильные задания с повышенной скоростью завершали разрушение хозяйств скотоводов.
Голощекин, разумеется хорошо знавший про это, настаивал, чтобы план выполнялся любой ценой.
«Мы должны… самым жестоким и твердым образом (и я заверяю, крайком умел и умеет это делать) повернуть организацию к тому, чтобы задача животноводства была бы решена так же, как и зерновая», – говорил он 16 августа 1931 года на третьей алма-атинской городской конференции.
Работник Наркомснаба Зейнулла Торегожин осмелился возражать ему: предрек, что если так пойдет и дальше, в республике останется в 1932 году… 275 тысяч голов скота.
Каких только ярлыков не навесили на Торегожина! Клеветник… оппортунист… противник социализма и индустриализации… хныкальщик… националист…
Заготовители изымали все, что только было возможно изъять. В Тургае уполномоченные работали под лозунгом: «Перегибов не делать, парнокопытных не оставлять». Когда кто-нибудь пытался протестовать против беззаконий, его живо арестовывали или припугивали тюрьмой. И поясняли: «При социализме не будет ни одного неосужденного человека».[305]
В районах, где хлеб отродясь не сеяли, людей заставляли за бесценок отдавать свой скот в обмен на зерно, и хлеб тут же отбирали. Лозунг был такой: «Откуда хочешь возьми, дно мешка вытряхни».
Февральский пленум крайкома в 1931 году нацелил уполномоченных на обобществление всего «товаропродуктивного стада». Пленум указал, что в этом деле нельзя прикрываться «особенностями аула». Тургайские активисты руководствовались четкой установкой: «Весь скот обобществить, не оставляя ни одного паршивого козленка в индивидуальном пользовании».
Не просто грабили до нитки, но и воспитывали при этом: «В целях изжития мелкособственнической психологии колхозника передать скот одного колхоза другим колхозам другого административного аула».
Кроме всего прочего, устраивались всякие поборы с рядовых колхозников: на автомобиль для какого-нибудь районного начальника, на строительство домов для руководства и т. д.
* * *
Малейшее недовольство жителей непосильным планом заготовок воспринималось как восстание против советской власти. И такие «восстания» без всякого разбора жестоко подавлялись. Один из многих рядовых случаев – «волнения» в Шетском районе Карагандинской области.
В 1931 году там числилось 80 тысяч голов скота, а план заготовок спустили на 120 тысяч голов. Поначалу обложили планом «по количеству голов», и жители отдавали последних коров (овец у большинства людей отобрали раньше). Местные начальники, жившие побогаче, оставляли крупный рогатый скот себе, а государству сдавали мелкий рогатый. Вскоре наверху разобрались, что к чему, и спустили план в тоннах. Бедняков, и без того ограбленных подчистую, «дообложили»: кому же еще выполнять план?
Тогда-то и начались волнения. Впрочем, их спровоцировал – больше в собственных целях – председатель совета аула № 15 Иса Бабжанов. Этот взращенный новой властью местный деспот обирал земляков, карал всех неугодных непомерными налогами, угрозами ареста и расстрела добывал себе наложниц и т. д. Когда его произволу воспротивился бывший председатель аул-совета, Бабжанов «организовал» волнения, зная, что вызванные чекистские отрады всегда в первую очередь защитят его, члена партии и представителя советской власти. Так и получилось.
Из райцентра Аксу-Аюлы и Каркаралинска спешно прибыли два коммунистических отряда. «Мятежников» – 19 невооруженных человек – расстреляли. Причем Бабжанов сам застрелил своего личного врага – бывшего председателя аулсовета, его отца и брата, а жену изнасиловал. (Потом женщину ранили, отрезали ей груди и бросили умирать на тело мужа.) В назидание другим каратели, представленные партийно-комсомольским активом района, запретили хоронить трупы.
Расстреливали «восставших» и в соседних аулах, обвинив их в том, что не желают платить налоги и прячут скот.
