14 октября передовая статья похожа на захлебывающийся от радости рапорт:
«ДЕНЬ УРОЖАЯ И КОЛЛЕКТИВИЗАЦИИ
Рост колхозов в Казахстане идет быстрым темпом, опережая отдельные районы Советского Союза. Если в 28 г. мы имели 2315, то в 29 г. уже 4348 колхозов…
В прошедшие годы день урожая праздновался в разное время по разным районам. Теперь же ежегодно трудящиеся массы будут праздновать в день 14 октября «день урожая и коллективизации».
На этой же странице газета писала:
«Рост колхозного движения сопровождается усиленным сопротивлением со стороны байства, кулачества и духовенства, выражающимся в насилиях, убийствах, поджогах и разложении колхозов изнутри…».
В ответ на это предлагалось еще более усилить темпы коллективизации и вовлечь не менее 80 тысяч новых хозяйств в колхозы, из них более половины «за счет казахского населения».
А уже через десять дней, 24 октября, газета под «шапкой» «Колхозы – оазисы социализма в ауле» поместила постановление бюро крайкома «Об итогах и очередных задачах колхозного строительства. Было решено, как и намечал Голощекин, строить крупные колхозы. В 1929-1930 годах наметили довести охват населения колхозами до 140 тысяч хозяйств (в конце 1929 года было около 80 тысяч), посевную площадь увеличить почти втрое.
Темпы взвинчивались, нарастали не по дням, а по часам.
Очередную, девятую годовщину социалистического Казахстана отмечали, как обычно, 4 октября. В красный день казахстанского календаря дежурный стихотворец» из скромности обозначивший свое имя буквами «П. 3-й», сочинил оду «Степь-именинница»:
В ней слезы выбили следы
И ранил грудь позорным жалом
Зеленый шест Алаш-Орды –
благословенье аксакалов.
Зубами лязгал дикий джут,
Узором льда раскинув косы.
Тогда не знали про кужу
И по зерну считали просо.
Стонал аул – кошемный брат,
К аулу жались буераки,
И тихо плакала домбра,
И тихо плакали джатаки…
Прошли года, и много лун
На звездном пологе блестели.
В степной глуши, где рос катун,
Сегодня рельсы загудели.
А по железному пути
К аулам войлочного стана
Октябрь блистающий летит
На именины Казахстана.
Между тем с директивных высот стремительно скатывался снежный ком, запущенный «кремлевским горцем» и его шайкой: на республику неслась лавина коллективизации. «Великий перелом» набирал свою неудержимую губительную инерцию…
Вместе с остатками хлеба из закромов выбивали из людей и Господа Бога – в будущих колхозах ему не отводилось места, как, впрочем, и в городах. Главный безбожник Емельян Ярославский, он же Губельман и отнюдь не Емельян, заправлял из Москвы этой кампанией, а руководил ею Каганович. Свобода совести, в их понимании, заключалась в том, что надо если не уничтожить храм Божий, то хотя бы превратить его в торговую лавку или клуб. Конечно, для верных ленинцев главное заключалось в другом – в полном обезверивании русского народа, и прежде всего коренного его сословия – крестьянства, даже имя себе взявшего по христианской вере. Перед тем, как переломить крестьянству хребтину, ему решили сначала разбить голову. В начале 1929 года Каганович разослал по стране директиву, в которой религиозные организации объявлялись единственной легально существующей контрреволюционной силой. Одновременно Ярославский провозгласил пятилетку безбожия, с тем чтобы после страна сделалась полностью атеистической. Так началось тотальное закрытие и уничтожение церквей, часовен, икон… всего, что уцелело со времен военного коммунизма.
Подручные партии уже рвались с поводков… Михаил Кольцов (Фридлянд) выступил с инициативой взорвать Симонов монастырь в Москве – памятник национальной и мировой культуры, простоявший шесть с лишним веков. Он же поднял в газетах пропагандистский шум, после чего Главнаука сняла с учета, то есть приговорила к уничтожению, шесть тысяч памятников русского зодчества (из восьми тысяч). Смысл погрома русской национальной культуры и православия ясно проглядывается в репортаже М. Кольцова о разрушении Симонова монастыря:
«…Закладывают пироксилиновые шашки… А потом грохот… менее сильный, чем ожидалось… Еще один удар…
Чистая, до блеска белая, острая горка круто подымается вверх. Тянет взбежать по ней. Нет, это замечательно! – собор раздробился на совершенно отдельные, разъединенные цельные кирпичи. Они лежат как горка сахара-рафинада…
