«…Я в течение семи месяцев после смерти моей матери откладывала мои трудовые деньги, чтобы поставить памятник. Теперь я поняла, как это глупо. Не хочу быть похожей на дикарей. На собранные деньги лучше куплю книги и буду все понимать». (Работница фабрики «Красный Октябрь» Мария Ж.)[239]
Так начинался «великий перелом» на духовном фронте… Это потом, когда немец с ножом к горлу подступил, бывший семинарист Coco Джугашвили вспомнил про «братьев и сестер», коих он давил, изничтожал, морил голодом. Мудрый Коба (которому, не забудем, и свою шкуру надо было спасать) дал тогда послабление церковникам – молитесь, дескать, пусть только ваши верующие воюют лучше… А пока слово было предоставлено товарищу Губельману. (Товарищ маузер свое слово сказал десятью годами раньше – к концу 1919 года от 360 000 российских священнослужителей оставалось 40 000.). На антирелигиозном совещании в ЦК (1929 год) Ем. Ярославский сформулировал главное направление военных действий: «В ближайшие годы нам придется выкорчевывать в СССР капиталистические элементы иного порядка, чем в 1917-1921 годах. Если мы раньше имели дело с несколькими десятками тысяч помещиков и несколькими десятками тысяч капиталистов, то сейчас мы имеем дело с 3-4 миллионами кулаков, составляющих основной актив религиозных организаций… Борьба с ними не легче, чем борьба с помещиком, поддерживающим церковную организацию, а, пожалуй, сложнее».[240]
Понятно, «выкорчевать», то есть, в переводе с большевистского, истребить 3-4 миллиона людей, да еще с семьями, сложнее, нежели несколько десятков тысяч. Но Ем. Ярославский, то ли из желания угодить Сталину, то ли еще почему, явно приуменьшил прежде содеянную разрушительную работу.
* * *
Как уверяет современный публицист И. Ачильдиев в популярном журнале «Юность», «Сталин избрал путь политической борьбы с церковью, подменив спор мировоззрений политической крнфронтацией», а вот-де при Ленине «советская власть сформировала продуманную, лояльную по отношению к церкви и верующим политику».[241] Однако посмотрим внимательнее, что это был за спор мировоззрений на фоне продуманной и лояльной политики.
Ленин, как и его учитель Маркс, скрежетал зубами при одном упоминании о Боге. Чтобы убедиться в буквальности этого утверждения, достаточно будет хотя бы бегло заглянуть в его «наследие».
Вот Ильич конспектирует Гегеля. От полноты чувств добавляет кое-что от себя: «Материалист возвышает знание материи, природы, отсылая бога и защищающую его философскую сволочь в помойную яму».[242]
Еще, на полях, среди кучи вопросительных знаков: «бога жалко!! сволочь идеалистическая!!».[243] «Пошлопоповская идеалистическая болтовня о величии христианства (с цитатами из Евангелия!!) Мерзко, вонюче!».[244]
Еще, в письме к Горькому: «…всякий боженька есть труположество – будь это самый чистенький, идеальный… Всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке… есть невыразимейшая мерзость… самая опасная мерзость, самая гнусная зараза…».[245]
Можно представить, что говорил вслух Ильич своим соратникам на эту тему, коли писал подобное.
Фанатичная ненависть к религии и Церкви не мешала Ленину, из тактических соображений, обманывать «темный» народ с помощью показной веротерпимости. Так, до Октябрьского переворота он призывал рабочих бороться с «религиозным туманом» «чисто идейным и только идейным оружием».[246] И даже допускал, что священник может состоять в социал-демократических рядах при условии добросовестного выполнения партийной работы. Что поделаешь, слишком много еще было верующих и, скрепя материалистическое сердце, приходилось считаться с этими мракобесами. Потому и конституция 1918 года говорит о праве на религиозную пропаганду. (В действительности это право сразу же обернулось беспощадным истреблением священников и верующих.) «Самый человечный человек» запретил Церкви благотворительность; он пропагандировал «полную свободу брака» и борьбу с «церковным браком»; утверждал, что нравственность заключается в «сплоченной солидарной дисциплине и сознательной массовой борьбе против эксплуататоров»
