Еще кое-что из прошлого тяготило.
Вот кто бы смог ответить: трудно ли убить?.. Возможны только два ответа — «да» и «нет», оба неудовлетворительны.
Человека, кстати говоря, убить очень легко! Даже глядя ему прямо в глаза. На фронте Орлов не раз убивал и нисколько не переживал за это. Ведь людей убивают за какую-то вину: солдат стреляет во врага, покусившегося на его страну; палач казнит преступника, нарушившего законы общежития; сумасшедший насильник режет жертву, обвиняя ее в собственных несчастьях. Человек всегда бывает в чем-то виновен, поскольку опорочен присущими ему грязными замыслами.
И только чистое, подобное ангелу животное невозможно обвинить ни в чем! Хотя бы и собаку, покусавшую неприятного ей человека по той причине, что он просто лишний в ее жизни. Или котенка, нагадившего под дверью потому, что туалетное место для него везде — он так живет по своей природе. Даже медведя, напавшего на грибника: не «шляйся», где не надо, не пугай бедного мишку!.. У животных свои законы и они не тождественны человеческим.
Вина — это чувство ответственности за грех; понятие греха моральное и религиозное, оно изобретено человеком и сковывает его несвободой. Животное же свободно априори и не нуждается ни в морали, ни в религии, а потому не совершает грехов и безвинно всегда. Тот не знает, как трудно убить безвинное животное, кто этого не делал.
Когда Александр учился в институте, на каникулах часто бывал у отца, жившего в деревне. С его ружьем ходил на охоту, постреливал рябчиков и уток.
Однажды сбил птицу метким выстрелом, подбежал к ней… а рябчик-то живой! Пытается взлететь и не может, бегает вокруг по траве. Саша поймал его и рассмотрел рану: одна-единственная дробинка перебила крыло; вполне возможно было забрать птицу домой, и лечить, наложив шину. Но зачем?
Долго сидел на пеньке, держа подранка в руках, и думал, чем можно ему помочь. Рябчик дрожал от страха и боли маленьким горячим тельцем, сердчишко его бешено колотилось под ладонью, а маленький желтый и блестящий глазик с красной каемкой как будто сверлил глаза Орлова, проникая своим взглядом глубоко ему внутрь.
Так и не смог ничего придумать. Потому что нечего было придумать! Просто отпустить нельзя — все равно измучится и погибнет. Из жалости решил тогда убить.
Скрепя сердце, прошептал бедняге:
— Прости! — и скрутил пальцами шею. Рябчик затрепетал и обмяк.
Он долго умирал… минуты три — и все поглядывал на Сашу своим маленьким глазиком, надеясь возможно, что тот ослабит нажим. Наконец глаз его замутнел, зрачок замер и расширился; он перестал быть живым.
Александр сидел еще на пеньке, курил. Радость от поимки добычи давно испарилась, на душе лежал ком: как будто себя убил!.. Сравнение с Раскольниковым, который так же подумал, совершив убийство старухи, было неуместным. Встал, плюнул и пошел в деревню; ружье забросил в чулан и на охоту больше не ходил — только на рыбалку.
…Рябчика того съели вместе с другими. Суп из них очень вкусный!
Потом много еще убивал: и поросят колол, и птицу рубил, и котят топил. А куда денешься — что, каждый раз соседа звать?.. Взрослым кошкам из той же жалости отрубал головы, когда видел у них симптомы сильного поражения стригучим лишаем; знал, что болезнь эта неизбежно приведет к смерти, сильно намучив сначала бедное животное в течение многих месяцев. Останки закапывал поглубже.
Когда научился излечивать лишай, по всему району собирал больных животных и оказывал помощь — как будто вину заглаживал перед уже убитыми им. Там лечение-то простое: сделать два укола вакцины и несколько раз смазать специальной мазью; потом обмыть теплой водой с мылом — и кошечка здорова!.. Лечил, да еще в добрые руки передавал.
Другой бы и связываться не стал — подумаешь, кошка! Как на дурака люди смотрели: взрослый мужик, и валандается с ними!.. А вот чувствовал, что обязан это делать! Ну кто еще им поможет? Ведь живые души, тоже солнышку радуются!
Научился даже котят на рынке раздавать — все не топить! Да еще непременно устраивал в частные дома к хорошим людям: в городской-то квартире кошке тюрьма, а в частном доме с лужайкой — экое приволье!
