Уж как-то пасхальную субботу надо провести.
Хайнц Лёве, шофер, заплетающимся языком говорит хозяину заведения, в котором сегодня кухня не работает, подают только напитки: «Америкашек и русских надо заткнуть в Индокитай». Двинувшись в туалет, он останавливается на полпути и снова возвращается к стойке: «А если китаёзы полезут, они свое получат». — «Ты голова. Сколько всего читаешь», — отвечает хозяин. «Больше я тебе пока ничего не скажу», — говорит на это Лёве и направляется в туалет, чтобы освободиться от поглощенной жидкости. Четыре выходных подряд совершенно подавили его. Так что он «профилактически» решил набраться по полной. До понедельника ритм прохождения этих дней у него не наладится, а тут-то они и закончатся.
Филипп Далькен решил посвятить страстную пятницу и субботу теории. Он раздобыл проигрыватель, став независимым от радио, приготовил книги.
«Поскольку реальность при отсутствии всякой другой убедительной идеологии сама себе становится идеологией, требуется лишь одно легкое усилие духа, чтобы отбросить эту всемогущую и в то же время ничтожную кажимость».
На протяжении нескольких часов Филипп Далькен пытается добиться этого «легкого усилия духа». Однако это удается ему лишь с большой подготовкой, с присущей ему силой «всего мышления». Этот тяжеловесный Гегель вечно лишает его маленьких открытий. Он чувствует себя еще не вполне готовым. Он хочет предстать перед другими людьми лишь тогда, когда ему будет что сказать им[54].
Его бывший друг Фред Мацель, испытывающий по заданию одной фирмы у западноафриканского побережья доски для серфинга различных производителей, говорит: «Филиппу не хватает легкости». — «Как это капитализму так успешно удается лишить Филиппа легкости?» Филипп Далькен: «Чтобы ответить на этот вопрос исчерпывающим образом, необходимо обратиться к базовому противоречию труда и капитала и другим элементарным понятиям политической экономии. В конце концов, существует ведь и такая штука, как классы!»
На Пасху от всего этого никакого проку. Выпав из привычного рабочего ритма, он снова начинает много смотреть телевизор, поздно встает, вечером не может не «выйти прошвырнуться», зайти в одну-другую пивную, где, может быть, уже сидят знакомые. Даже должность кассира в таком заведении кажется ему завидной, потому что она предполагает выполнимые обязанности и полагает границы бесконечным усилиям. Но потом он отбрасывает эту мысль. Он не может прикидываться глупее, чем он есть на самом деле.
В страстную субботу к доктору Фрайтагу пришла его юная подруга, фройляйн Иллиг. На следующее утро их будит радиобудильник фирмы «Сони». День нерабочий, Фрайтагу не надо в школу, его подруге — на работу, и все потому, что камень с могилы Иисуса неожиданно оказался сдвинут, стражники в ужасе падают ниц, уверовав в него. Из радиобудильника звучит голос: «…поверить, что камень был сдвинут, что он не на месте! Дорогие мои слушатели, вам знаком миф о Сизифе. Этот мир хочет сам сдвинуть каменную глыбу. В отчаянном напряжении он пытается стать своим собственным богом. О чем говорит Пасха этому Сизифу? Она говорит ему: Ты ошибаешься в своих представлениях о себе самом. Взгляни: камень уже сдвинут!..» Малышка Иллиг спрашивает Фрайтага: «Это какой такой камень? Камень преткновения, что ли?» Фрайтаг: «Какого пре…?» Малышка: «Ты дрыхнешь!» Она просто хотела проверить бодрость его духа. Фрайтага же в данный момент интересует лишь его собственное желание поспать, больше ничего. Малышка же уже совершенно проснулась, потому что ее работа обычно начинается раньше. Фрайтаг (притворно): «Внимательно тебя слушаю и готов ответить на любой вопрос».
(Из радио доносится): «Камень должен быть спасен от себя самого. Но тогда камень уже перестанет быть камнем».
Девушка упорствует: «Это камень в смысле твердыни». Фрайтаг бормочет: «Это все по поводу Пасхи». Малышка: «Все же праздник посвящен кресту». Фрайтаг: «Дело не в Пасхе, дело в камне». Малышка: «Какой такой камень?» В этой комнате (она снята молодым учителем только на то время, пока ему приходится работать в этом городишке) слабые шторы, слишком светло для усталых глаз. Она ставит кофе.
