«Если у тебя есть характер, то есть у тебя и твои типичные переживания, с которыми ты снова и снова сталкиваешься». Так я постоянно спорю со своими приятелями, занимающимися тем же делом, что и я. Они, Чарли и Альфред Дюамель, называют меня штрейкбрехером, потому что я выполняю свои обязательства со всеми вытекающими последствиями. Они же соблюдают договор лишь формально. Они демонстрируют отчужденность от своей работы, унижая предмет своего труда — своих работодательниц. Они на людях щиплют их и стараются показать, что тем не остается ничего другого, как принимать это. Пока не уплачены деньги, они считают, что стоят выше всего этого. Альфред Дюамель сообщил недавно своему брату о желании одной из клиенток. На это Чарли ответил в телефонную трубку: «Не сдвинусь с места, пока не заплатит».
Мне приходится защищаться от упрека, будто у меня нет характера или мое рвение в работе ущемляет мою независимость. Альфред Дюамель говорит: «Мингель, показывать отвращение к этой работе — значит быть честным и искренним». Я отвечаю: «Нет, это не честно. Или не надо браться за такую работу, или уж работать в полную силу».
Дюамель: «Если бы ты обрабатывал по 40 клиенток за день, как мы, то тебе пришлось бы тоже вести себя так, словно это тебя не касается, иначе не выдержать». Я: «Я работаю с одной, самое большее с двумя, зато как следует». Дюамель: «Но ты ведь тоже на этом зарабатываешь, как и мы». Я: «Разумеется». Дюамель: «Почему же не делать этого с открытыми глазами?» Я отвечаю, что это дело характера. И в этом моя правда. Не потому что у меня нет характера, а потому что он у меня есть, я выдерживаю в отношениях с Мики курс бесконечной преданности. Дюамель: «От этого у нас проблемы. Когда видно, как ты себя ведешь, возникает впечатление, будто мы не отдаем своим 40 клиенткам все без остатка».
При моих приличных доходах я мог бы найти и содержать одну или несколько подруг. Эта форма абстрактной нежности — без контракта, без цели — была бы для меня сегодня неприятна, была бы роскошью, которую наш островной народ, в конечном итоге защищающий своим трудом ни много ни мало нашу независимость, не может себе позволить. Если мы хотим быть независимыми от доллара, мы должны учиться работать. Одна дама из Соединенных Штатов попыталась сегодня вести себя со мной так, будто я жиголо. Еще за завтраком она попыталась указать мне, где и как я должен ее ждать, что у меня должно быть с собой и какие ее желания я должен исполнять без особых разговоров. Я заплатил за завтрак сам и оставил персону в ошеломлении. Мои предки были индейцами. Мой единственный настоящий интерес, если не считать собственно профессионального, состоит вот в чем: как защитить свою независимость в духе предков (которых я, разумеется, могу себе только представить). Каждую из оказавшихся на моем попечении женщин я проверяю на предмет того, понимают ли они что-нибудь в этом деле. Тогда меня к ним больше бы тянуло. Но они слишком торопливы. «Люди глубокой печали выдают себя, когда им выпадает счастье: они принимают счастье так, словно хотят удавить и придушить его, от ревности — ах, они слишком хорошо знают, что оно от них ускользнет!» Но я-то не собираюсь ускользать, а готов внимательно слушать. Однако совместного действия не получается.
III
После нескольких недель пребывания на Желтом Антильском острове — желтом из-за рекламного слогана, говорящего о былом песчаном пляже острова, — Вероника Клермон, представившаяся Мингелю как Мики, начала чувствовать себя неважно. Прилежные руки ее оплаченного любовника ощущали похудание, истощение. Она отказалась от купания и лишь лежала на пляже под тентом. На ее шее слева Мингель заметил утолщение. Над одним из ее зубов прощупывалась опухоль. Она жаловалась на боли. Услужливый Мингель (в том числе и потому, что рассчитывал на особое вознаграждение, а может, и на часть состояния больной) позвал врача. Он помогал улаживать отношения с врачом на местном языке, так что врачи принимали его за ответственное лицо.
Однажды после обеда Мингель застал Веронику в приступе кашля, задыхающуюся. Он распахнул балконную дверь. Он подложил ей подушки и усадил поближе к двери, стал растирать шею. Старуха хрипела. Мингель не мог не войти в положение умирающей (именно против этого предостерегал Альфред Дюамель: Ты должен понимать, что у тебя нет ничего общего с этой рухлядью, иначе ты пропадешь). Он принес полумертвой женщине список ее акций и ценных бумаг, который обнаружил в ящике ночного столика, и заставил ее подписать записку, на которой указал свое имя и фамилию. Эту бумагу он называл потом
