— Вы связались с диспетчерской?
— Да.
— И что вам сказали?
— Что они передадут сообщение.
— Кому?
— Дорожной службе, в полицию…
— Не ветеринарам?
— Вы думаете о лечебнице?
— Или о ком-нибудь, кто прикончит животное со знанием дела.
— Да, как-то его надо убрать, а то мы так никогда не поедем.
Олень путался в кустах зеленого ограждения и рвался спуститься по откосу. Никто уже не пытался его остановить. Он плюхнулся вниз, некоторое время лежал там тихо. Пассажиры стали заходить в автобус.
Габи, не в состоянии справиться с впечатлениями, чувствовала невнятное возбуждение, словно после просмотра фильма; как только автобус набрал ход, шум мотора стал ее убаюкивать, и она забылась легким сном, прерванным происшествием.
Растяжение времени
>Колпак телепрограмм над субботним Нью-Йорком
Над Нью-Йорком простерлась, словно незримый колпак, пелена радио- и телепрограмм. В субботу 8 октября основное внимание было приковано к заключительному матчу Доджерса против Метрополитен (Нью-Йорк), программе на четыре часа. Однако уже несколько часов шел мелкий холодный и пронизывающий дождь («chilly and penetrating thin rain»). Словно на Северном полюсе собрались десять тысяч белых медведей и плюнули разом на Нью-Йорк. Это принесло прямо из Арктики, сказал мистер Кардиналетти, историю про десять тысяч медведей придумал тоже он. Подняв воротник своего плаща («непромокаемого»), он шел в сопровождении старшего офицерского чина городской полиции по стадиону, чтобы своими ногами проверить, насколько размякло поле. Он знал, что здесь уже не покомандуешь. Игра на таком поле — травмы. Однако ему надлежало в интересах вечерней телепередачи продлить драматизм момента.
Затем, в 21.40, после получения метеосводки, Кардиналетти вышел из толпы (в которой снимать со штатива было невозможно) и, открыв дверь (в промокшем плаще, но теперь уже под жарким светом юпитеров), оказался в помещении, где была наготове съемочная группа Эй-би-си. Полиция перекрыла вход для посторонних.
Телерепортер: Добрый вечер, господин президент. Каковы результаты?
Кардиналетти: Какими они еще могут быть. Игра не состоится и будет перенесена на другой день.
Собственно, этим уже все сказано, но репортеру нужно растянуть этот ответ на четыре минуты эфирного времени, потому что только так можно заполнить время до блока рекламы, приходящегося на прайм-тайм.
Телерепортер: Как бы вы охарактеризовали этот дождь?
Кардиналетти: Удручающий!
Телерепортер: А если серьезно: посмотрите, как он проникает сквозь щели этого голубого навеса? Такой пронизывающий…
Кардиналетти: Вода всегда проникает во все щели.
Телерепортер: Мне кажется, какой-то особенный дождь…
Кардиналетти: Короткие струи.
Телерепортер: И невыносимо холодный. Проникает за воротник плаща.
Кардиналетти: Прямо «заползает».
Разговор стал живым, началась непринужденная беседа в эфире.
Телерепортер: Что еще вы скажете нашим зрителям?
Кардиналетти: О поле? его состоянии?
Телерепортер: Да, как оно?
Кардиналетти: Земля всосала в себя воду, словно газировку. Всю ночь мы будем работать над тем, чтобы от этой воды избавиться. Земля как опилась…
Телерепортер: Тогда до завтра.
Кардиналетти: До завтрашнего вечера. Нам придется потрудиться.
Телерепортер: А если и завтра будет так же лить?
Кардиналетти: Тогда тушите свет…
Покрытие освещали батареи больших прожекторов, дававших зеленоватый, холодный дневной свет, со стабильной частотой 50 герц. Зеленое поле, причина отмены матча, уже почти 42 минуты драгоценного эфирного времени оставалось безжизненным и, словно операционный стол, залитый светом, представало в таком виде взору миллионов телезрителей. С началом дождя большие голубые навесы были установлены над полем. Пронизывающие струи, коварная «всепроникающая» вода просачивалась сквозь мельчайшие щелки навесов; как сказал один из метеорологов, у воды не было «адгезивных свойств». Не прекращая своего движения, вода устремлялась вглубь подземного царства.
Что делать с вечером? Руководство программ телекомпании Эй-би-си забивало эфир короткометражками. 12-минутные фильмы сохраняли атмосферу ожидания, что настоящая программа последует позже. Основной зрительский интерес в этот «субботний вечер без программы» находил такое же выражение, как и в другие субботние вечера, в которые внимание частичками от 1 до 12 % делилось между 130 различными каналами, которые, словно в модели мироздания Птолемея, программной сферой еженощно превращали плоскость городского пространства (с его небоскребами) в блюдо, за краями которого мир необитаемым океаном колышется пучиной, бездонной, потому что неизведанной.
