— Любишь меня? Скажи!
Ей бы хотелось отделаться каким-нибудь ироническим замечанием, и она словно не расслышала вопроса, безусловно не становившегося более привлекательным от повторения. Но поскольку он оставался серьезным и настойчиво требовал ответа, она сказала так:
— Я могу сказать, что мне больше нравится, когда ты есть, чем когда тебя нет.
— Как это «нет»?
— Когда тебя нет рядом.
— Это как собака?
— О собаке я бы так не сказала.
— А как-нибудь по-другому? «Мне больше нравится, когда Фифи со мной, чем когда его нет»?
— Примерно так.
Фред был уязвлен. Но она не могла сказать иначе. Неправдой больше или неправдой меньше в этой жизни — было для нее не так и важно. Но слова «Я люблю тебя» обладают магическими свойствами. Произнести их, полагала она, можно только раз в жизни, и в этом случае я бы наверняка ничего не сказала от суеверного страха, чтобы не спугнуть ту частичку любви, которая есть.
После сражения под Смоленском время работало против императора. Своими маленькими шагами (ноги у него были короткие) он пытался поймать неслышное движение маятника. В медлительности не упрекнешь.
Из кареты — сразу, в несколько шагов до чана с водой, помыться, затем в гардеробную, чтобы появиться при параде, оттуда дробным шагом императорского цейтнота в детскую. Прислуга и свита короля Римского, императорского сына, уже обратила внимание ребенка, судорожно напряженного, на приближение отца…
Император опускается на корточки. Он хочет, чтобы сын поспешил к нему в объятья, поэтому останавливается метров за десять до ребенка. Мальчик ковыляет, приближаясь к императору.
Император: Сидеть он все еще не может?
Придворный: Нет, сир.
Император: Что еще он не может?
Придворный: Не то чтобы мы что-нибудь такое замечали… Он лежит, приподнимается и почти без перехода встает или идет. Единственное, что обращает на себя внимание, так это то, что принц не может сидеть. В остальном ребенок нормальный.
Император: Считайте, что я не слышал такого неуместного выражения.
Придворный: Безупречный императорский ребенок…
Император: Только сидеть не может. А что он делает со стульями?
Придворный: Он прислоняется к ним.
Император: Может ли при этом показаться, будто принц сидит?
Придворный: Попозже, может, и будет на то похоже.
У императорского ребенка был выбор из множества детских кресел; складной трон, изготовленный инженерами старой гвардии, два горшка, металлический и деревянный. Но он никогда не сидел на них. Он был послушным ребенком. Он бежал к императору, когда тот произносил (посвистывая сквозь зубы) «dada», как дети называют лошадку, а когда отец разворачивал его, отправлялся назад, к ждавшим его камердинерам. Туда-обратно, туда-обратно. Мальчик не то чтобы очень радовался, но повиновался. Кто знает, чему бы ребенок научился у отца за полчаса и что бы еще он сделал, но для такого долгого общения у императора не было времени.
В те годы император утратил доверие к своему счастью. Он следил за тем, чтобы король Римский был образован согласно соответствующему плану и подготовлен для выполнения в дальнейшем императорских обязанностей, однако осторожно, потому что момент возникновения нового императора не поддается планированию. В то же время император не был тверд в своих представлениях, он не менял воспитателей, если замечал, что они пытаются подольститься к принцу, стараясь уже сейчас стать незаменимыми. Они верили в наследника, а он — уже не верил в наследование.
Автобус компании «Санрайз» в направлении Саусхолд — Ориент на Лонг Айленде отправляется в половине седьмого вечера от угла Третьей авеню и 44-й улицы. Таксист довез Габи до Шестой авеню (якобы он не расслышал), затем повернул к пересечению 42-й улицы и Третьей авеню, взял деньги; она помчалась и добежала до несчастливого автобуса с минутным опозданием, водитель, уже начавший выруливать, открыл ей дверь и двинулся в путь; проехав тоннель, автобус отправился на восток, поднимаясь в гору. Бесконечная вереница красных огней на несколько часов. Она тут же заснула, потому что здесь, на заднем сиденье автобуса, никаких причин для стресса не было.
