Я видел, как император что-то обсуждает с Мюратом; их лошади стояли голова к голове. Сразу же после этого пришли в движение шестнадцать конных полков, выжидавших за холмами, и двинулись на рысях к русским колоннам, они прорезали черные ряды наступавших в своей прекрасной летней форме, а ряды эти, казалось, не обороняются, а только смыкаются позади всадников.
Первые ряды извивавшейся червем колонны еще приближались к месту, где находился император. Наша уверенность таяла с каждым эскадроном, исчезавшим в чреве вытянувшегося в длину колосса. Кавалеристы, бессмысленно брошенные против пешего войска, выглядели «разрозненными», а при ближайшем рассмотрении производили «жалкое» впечатление. И все же заляпанные грязью мундиры вносили в серость зимнего дня хоть какую-то краску. В самый несчастный момент они были словно «запас победных времен», ведь кавалерию всегда вводили в бой лишь в тот момент, когда враг был надломлен или уже обращен в бегство. Эти моменты удачи, перед самой победой, нераздельны с ними, так что каждый из нас ожидал, что их ставшие чистой идеей победоносной кавалерии попытки прорыва русских порядков смогут решить события и этого дня.
Философский порыв, пронизывающий наше время (из 55 тысяч солдат армии императора более двенадцати тысяч носят с собой тетради, в которые заносят свои ежедневные размышления, а большинство, не принадлежащее к числу ведущих записи, желает иной, более счастливой жизни), вызван быстрой сменой событий, происходящей благодаря концентрирующему энергию императору. Масса наблюдений необычных событий порождает любопытство.
Настал вечер. В этих северных широтах сумерки опускаются рано. С самого начала дня идет борьба двух разных временных конструкций. Собранность императора направлена на скорость. Он что-то произносит, его понимают без переспроса, недоразумения, точно так же исключены и изменение приказа во время его передачи далее, момент выполнения приказа вобрал в себя опыт прежних сражений, выучку, время научных штудий, время революционных бед, выигрыш времени за счет упрощения.
Самосознание основано на этом определении времени. Если кто-то говорит, в голос или вполголоса, медленнее, это обращает на себя внимание, и его поправляют. Перед этой стеной концентратов времени кажется, будто нет ни холода, ни снега. Каждая из пространственных точек, противостоящих армии как местность, кустарник, бесконечная белизна заснеженных тылов за полем боя, всякая «непонятливость», демонстрируемая противником (а он словно не понимает ни одного нашего движения, не реагирует на наши сильные ходы, зато подмечает все наши слабости и пользуется ими), подрывает понемногу боевой дух. Таким образом, этот зимний день перемалывает большую массу иллюзорного художественного изделия, армии. К вечеру ситуация такова: расположившиеся на ночлег мужчины уже больше не солдаты. Вместе с подводами, нагруженными ранеными и спешно отправляемыми в тыл, с поля боя исчезают и нераненые. Время работает против императора. Он не может ждать.
Ночь русские провели в поле. Русские учебники, заимствованные с Запада и написанные по-французски, запрещают разводить в ночь перед сражением костры. Солдаты мерзнут, к утру почти совсем заледенели. Утро не рождает в них никакого ожидания. Что значит утро? Легкое просветление горизонта в восточной части, которая находится позади них и которую они поэтому не видят. Согреться, собираясь вместе, прижимаясь друг к другу, не удавалось, зато теперь, когда войска пришли в движение, от спешных действий стало теплее. Скажем, появились сообщения о спрятанных крестьянами запасах картофеля. Солдаты принялись за поиски, кто-то помчался в соседние полки. Фронт, застывший на ночь, стал рассыпаться. Множественность распадается на составляющие, каждый приближается к состоянию точки, ракурса чистого «сейчас». В сопоставлении с французами, чьи основные силы еще должны подойти в течение дня, они обладают численным превосходством. Накануне вечером они были рады, когда приказов больше не поступало и они еще не знали, какой холодной окажется ночь. Не думая об этом, они носят с собой свои дома, свои леса, свои родные места. Они оживляют равнодушные точки, ими занимаемые, домашними воспоминаниями, фантазируют о предстоящем возвращении. Офицеры, по большей части люди городские, беспокойные, дерганные, ведут себя почти как французы; у них нет шанса передать это истерическое ускорение, их наполняющее, своим солдатам.
