Хроника чувств - страница 156

. Излишние расходы на содержание театров отчасти обусловлены структурно (три оперы по историческим причинам), отчасти же могли бы быть с помощью сообразительных контролеров, которых она в состоянии подготовить, разделены на необходимые и излишние. Запросы правительства, связанные с престижем, да и определенная заносчивость Берлинской республики работают на нее. На другой стороне баланса: город и федерация не желают нести ответственность, если надежды не сбудутся. Если она будет пробуждать в других такие надежды, это будет авантюрой. Личность, привыкшая к тщательной работе, не готова взять на себя такое.

Она должна сокращать расходы там, где не может это обосновать. В таком случае она будет резать РЕАЛЬНЫЕ ДОСТИЖЕНИЯ. Если у оперного театра будет выбор: сделать что-либо необычное или беречь свои социальные льготы, — что он предпочтет? Он не будет рисковать, будет беречь социальные льготы. Поддерживать такую позицию она не могла. Доверенный ей фронтовой театр был для нее святыней, а не предметом торговли.

«Если покоришься отцу, завтра он станет твоим мужем…» О ней же отец-сводник говорит: «Поверь мне, она столь же хороша, как и верна…» Женщина продана, и она даже узнана. Есть ли у Вагнера чувство юмора?

— Ты бы прыгнул за мной, чтобы спасти меня?

— Куда?

— В холодную воду северного моря.

— Чтобы тебя спасти?

— Да.

— А другой возможности нет?

— Скажи честно. Это не повлияет на наши отношения, если нет.

— Я бы прыгнул.

— Ты врешь!

Она заметила, что он обычно лгал, если у него не было другого способа заставить ее замолчать. Они прошли несколько шагов.

— Ты не обязан прыгать, я просто спрашиваю. Я ведь не Летучий Голландец, но если представить себе, что да?

— Тогда я бы прыгнул, чтобы спасти тебя.

— Я тебе не верю.

— Но ты ведь не Летучий Голландец, — ответил Эмиль Мёльдерс.

Его невеста, вместе с которой он вышел из оперы в мюнхенскую ночь, никоим образом не была, поскольку все-таки была женщиной, Летучим Голландцем, который, услышав издали разговор между охотником и Сентой и поняв его превратно, решил, что невеста ему неверна, и бросился с причала в воду. Сента бросается за ним. Оба отправляются на небеса.

В этой истории, которая меня тронула, говорит Хильда, нет ничего радостного. Каким же это образом я по причине дарованного избавления могла бы, если взять известный нам обоим пример, отправиться с тобой из загаженной портовой воды у пристани Мункмарша, где мы в случае отлива и утонуть-то не смогли бы, потому что там мелко, — отправиться на небеса, если мы оба знаем, что над нами стратосфера, затем пояс Ван Аллена и пустая космическая атмосфера, где обитать невозможно?

— Нельзя говорить КОСМИЧЕСКАЯ АТМОСФЕРА, — ответил Эмиль.

С чего это я горячусь, упорствовала Хильда, когда речь идет об абсурдных, больших чувствах, и остаюсь холодной, когда речь идет о более реалистических вопросах, например взять ли колбасы, чтобы избавить тебя вечером от голода? Значит ли это, что для больших чувств нет ни места, ни возможности?

Очевидно, искусство об этом нам и говорит, — ответил Эмиль, который хотел еще заглянуть в «Леопольд». Для этого надо было взять такси, дискуссия мешала ему. Минутку! воскликнула Хильда, так просто ты от меня не отделаешься. Перед ее внутренним взором на какое-то мгновение возникли глаза Сенты, неподвижной, с взглядом, устремленным на появляющегося в дверном проеме призрака, — однако теперь им надо спешить к стоянке такси, чтобы добраться до «Леопольда», где им предстояло встретиться с людьми, которых Хильда не слишком желала видеть, потому что по своему настрою они никак не гармонировали с оперой, ни с моряками-призраками, ни с северными торговыми рядами.

Однако рядом с ними другие зрители тоже торопились к стоянке такси, так что из практических соображений обоим пришлось прибавить ходу, если они хотели поймать машину. Хильде это казалось нелепым.

Зачем, спрашивала она, идти в оперу, если потом приходится так торопиться? Опера представлялась ей предназначенной для упражнения на ДОЛГОЕ ДЫХАНИЕ В РИТМЕ, ОТМЕРЕННОМ ЧУВСТВОМ. Я полагаю, сказала она, что искусство о чем-то нам сообщает. Она, разумеется, не считает, что мы должны непременно верить в духов. Божья кара кажется мне в этом случае, пожалуй, слишком долгой. За то, что этот Голландец через тридцать лет после рождения Христа (или после его смерти) не к месту рассмеялся, несправедливо приговаривать его к странствиям до самого двадцатого века. Бог тверд, но не мелочен. Действие, замечает Эмиль, происходит в 1810 году, а не в двадцатом веке. Все равно слишком долго, ответила Хильда. Ответ Эмиля показался ей поверхностным. Обрати внимание на суть моего вопроса, сказала она. Я спросила: что хочет нам сказать искусство, имея в виду, что я на этой постановке несколько часов была причастна к большим, масштабным чувствам, а теперь нет. Зато Божья кара слишком долгая. Они добрались до стоянки такси. Машин больше не было. Какие? — спросил Эмиль. Ты о чем? — удивилась Хильда. Какие это были масштабные чувства, в каком направлении они двигались? Эмиль тоже не всегда был бесчувственным, он спрашивал из вежливости. Она не смогла сразу ответить.